– Это не приходило мне в голову, пока я не вспомнил слова Зофьи.
– Мои слова? – Щеки Зофьи покрылись легким румянцем.
– Ты указала на то, что медовые соты состоят из идеальных гексагональных призм.
– Что особенного в гексагоне? – спросил Гипнос.
– С точки зрения геометрии, гексагональные призмы – самая экономичная форма расположения. Они занимают очень мало места, – сказала Зофья, немного повысив голос. – Пчелы – природные математики.
– Это – гексагон, – сказал Энрике, снова сменив изображение.
– Я – человек, – передразнил скучающий Гипнос.
Северин раскрыл рот от внезапного озарения.
– Я понял.
– Что? – в один голос воскликнули Зофья с Гипносом.
Северин поднялся с кресла.
– Если продолжить линии…
– Именно, – подтвердил Энрике с мрачной улыбкой.
– Если продолжить линии, то получится… что? – Лайла не понимала, что они имеют в виду. В этот момент изображение на стене изменилось, и она увидела новый вариант гексагона, с продолженными линиями.
Лайла почувствовала холод в груди. Она узнала размытый символ, прочитанный по цепочке.
– Это – гексаграмма, – сказал Энрике. – Мы знаем, что это древний символ, имевший множество значений в различных культурах, но кроме этого…
– …Это символ Дома, – закончил Северин, не сводя глаз с шестиконечной звезды. Он рассеянно потер длинный шрам на своей ладони. – Дома, который должен быть мертв.
Гипнос вцепился в подлокотники стула.
– Ты же не хочешь сказать, что…
Северин прервал его коротким кивком. Его глаза казались совершенно пустыми.
– Падший Дом вернулся.
Зофья не могла сосредоточиться. Каждый раз, когда она закрывала глаза, в ее голове звучали слова Ру-Жубера:
«Всегда приятно иметь дело с такими дурами, как вы».
Дура.
Простое слово. Оно не имело веса, зарядового числа или химической структуры, а значит, не стоило ее внимания. И все же оно причинило ей боль. Зофья зажмурилась и сжала край черного стола в своей лаборатории так сильно, что костяшки ее пальцев побелели. Простое слово ощущалось звонкой пощечиной. Однажды в Гловно она задала теоретический вопрос о физике. Тогда ее учитель сказал:
– Ты сможешь узнать точный ответ, только если подожжешь свою парту и найдешь его в дыму.
И Зофья действительно подожгла стол.
Ей было десять лет.
В Академии Высоких Искусств дела обстояли похожим образом. Она была чересчур любопытной, чересчур странной и чересчур еврейкой. Она настолько отличалась от всех остальных, что никто не воспротивился идее запереть ее в школьной библиотеке.
Но никто еще ни разу не пострадал от того, как она думала. Или, скорее, не думала.