Шторм усиливался. Ветер, будто исполнившись ненависти к волнам, налетал на них уже не порывами, но давил стеною, при бешеной скорости и силе обретшей почти ощутимую плотность. У волн теперь не оставалось времени, чтобы откатываться назад и затем вздыматься снова — они неслись, спасаясь от лавины ветра, также обратившись в лавину — в единое, гигантское, мчащееся всё вперёд и вперёд тело. Масса воды обрела железно-серый цвет, и белые вспышки пены, то и дело возникающие на высоченных гребнях, делали этот цвет ещё гуще, ещё мрачнее.
Казалось, ничто не сдержит эту массу в её движении. Но вечные соперники волн, скалы с обычным своим равнодушием ожидали их ударов. Каждый набег ревущей клокочущей оравы волн невидимо разрушал камень, вырывая его частицы, вытачивая в нём впадины и провалы, однако сотни и сотни лет нужны были морю, чтобы отнять у скал хотя бы пол-локтя пространства, и мириады волн рождались и умирали за это время, видя скалы прежними, всё такими же несокрушимыми, неподвижными, твёрдо и неколебимо встречающими их безумный и бесполезный натиск.
Берег был высок, и даже самые громадные морские валы, расшибаясь о красновато-жёлтую массу утёсов, не доставали жадными брызгами их вершины. А потому среди ребристых уступов этих вершин безбоязненно росли низкие кудрявые сосенки и цепкий шиповник, а во впадинах и щелях гнездились ласточки и голуби, уступая иные утёсы чайкам, которых здесь тоже было великое множество, и которые лишь при наступлении настоящей бури попрятались, чувствуя, что ветер вот-вот расшибёт их с лета о камни. До этого они носились над вздыбленными волнами, ловя на лету подхваченных пеной рыбок, и кричали, нарушая своими резкими криками монолитный рёв шторма. Когда они исчезли, к грохоту расшибающихся о скалы валов не добавлялось более никаких звуков, лишь изредка вопль морского орла[13] прорывался сквозь него, точно крик утопающего, и снова море и скалы вели свой грозный спор вдвоём.
Среди верхних уступов одного из утёсов, в небольшой впадине, прислонившись спиной к покрытому тонкой пеленой мха камню, сидел человек. Крохотный костерок, разожжённый им на рассвете в небольшой ямке, давно догорел, и сейчас он аккуратно засыпал мелкими камешками и клочками мха тёмное пятно золы, в которую зарыл скорлупки голубиных яиц — он испёк в горячей золе около десятка этих яиц и уже съел их, лишь отчасти утолив голод. Нот уже третий день, кроме яиц, ему ничего не доставалось — буря бушевала давно и не было возможности спуститься к морю и наловить рыбы или хотя бы набрать ракушек.