Когда, получив на проходной выписанные им заранее пропуска, девочки с тётей Любой проследовали к нужному павильону, женщина сочла своим долгом проинструктировать дочь и Светку:
— Если что, Светочка, скажешь, что я твоя тётя, а Александра тебе — двоюродная сестра. Поняла?
— Почему? — удивилась Света.
— Почему, почему… — немного раздражённо отозвалась тётя Люба. — Потому что так положено! Ты не можешь явиться сюда с чужими людьми. А если мы родня — все вопросы отпадают.
Режиссёр вышел им навстречу и сразу же узнал Светку.
— А-а-а, знакомые все лица! Good afternoon, little lady, how are you? — шутливо поприветствовал он её по-английски. Светка стушевалась и промямлила:
— Здрасьте…
— А вы, значит, мама? — режиссёр взглянул на Кострову.
— Я её тётя, мамина сестра, — подобострастно улыбаясь, защебетала женщина. — Мать занята, сама не смогла приехать. Вот меня и послала…
— А это у нас кто? — он с интересом перевёл взгляд на Шурика. Тётя Люба расцвела.
— А это моя дочь, Светочкина сестрёнка… двоюродная. Очень талантливая, очень способная девочка!
— Я вижу, способности — это у вас семейная черта? — весело улыбнулся режиссёр. Тётя Люба решила ковать железо, пока горячо.
— Она и правда способная! Может, посмотрите и её тоже, Николай Степанович?..
Шурик в изумлении раскрыла рот и уставилась на мать. Посмотреть — её? Она же не собиралась… и даже не готовилась… Светка тоже выглядела несколько удивлённой.
— Почему бы и нет, раз уж приехали, — легко согласился режиссёр. — Но сначала — Свету, как и договаривались.
В съёмочном павильоне девочку тут же подхватили под белы рученьки и повели за ширму на переодевание и грим, оставив тётю Любу и Шурика дожидаться в так называемом «предбаннике». Светка не ожидала, что всё будет так серьёзно, и даже чуточку заробела. Ей выдали платье — летнее, лёгкое, совершенно простое, даже довольно потрёпанное. Сандалии разрешили оставить свои. А вот косы расплели, и немилосердно взлохматили затем распущенные волосы. Потом гримёрша прошлась по Светкиному лицу губкой, придавая коже более тёмный оттенок, создающий иллюзию загара. После этого в руки девочке сунули листок с текстом и великодушно выделили минут десять-пятнадцать на то, чтобы его заучить.
От волнения в горле у Светки как будто завёлся дикобраз. Ей мучительно хотелось прокашляться, но она стеснялась. Попросить воды тоже было не у кого. Она отчаянно пыталась подавить спазмы — в горле немилосердно першило — и почти в истерике вглядывалась в строчки своей роли: буквы совершенно не хотели складываться в слова, поэтому смысла Светка уловить так и не смогла, как ни пыталась. Она понимала, что просто жутко перенервничала, но понятия не имела, как с этим справиться. Ей было страшно и одиноко в этом закутке, где её оставили для подготовки, а ещё почему-то дико стыдно — непонятно, правда, перед кем именно: перед режиссёром? Перед самой собой?