Уильямсон потрясенно уставился на него.
– Заткнитесь, а не то я и вас арестую.
– В таком случае завтра же, когда я не появлюсь на службе, Фрэнсис Фэншоу начнет наводить обо мне справки, не так ли? И дальше произойдет все то же самое, только на двенадцать часов позже.
– Вы… идиот.
Таниэль молча покачал головой, ожидая.
– Всем освободить помещение! – заорал Уильямсон, не отводя от него взгляда. – Да, сейчас же, быстро, все на улицу!
И продолжил тихим голосом, обращаясь к Таниэлю:
– А когда мы докажем его вину, ты почти наверняка отправишься в Бродмур в качестве сообщника, ты, ненормальный, ненормальный ублюдок. Прочь с дороги!
Таниэль отодвинулся и, стоя рядом с Мори, проводил их взглядом. Как только последний полицейский покинул мастерскую, он взял Мори за руки и помог ему подняться. Наблюдавшая за происходящим толпа стала расходиться. У сидевших на стене мальчиков Хэйверли был разочарованный вид: они так и не дождались настоящей драки. Таниэль некоторое время смотрел на улицу, понимая, что полиция нечасто появлялась на Филигранной улице, и, зная Лондон, не слишком надеялся, что соседи примут увиденное за ошибку. Проходившие мимо дамы, прикрываясь веерами и склонив друг к другу головы, перешептывались, время от времени оглядываясь назад.
– Вам известно, что сегодня в выставочной деревне будут Гилберт и Салливан? – спросил Мори, оторвав Таниэля от тревожных мыслей.
– Что? Почему?
– Им нужен материал для оперетты на японский сюжет. Афиши висят уже целую неделю.
– Они сделали вам больно?
– Нет.
Таниэль взял в ладони его голову, разглядывая, нет ли синяков у него на лице, и, действительно, нашел один синяк.
– Лжец. Мне не следовало уходить сегодня утром, простите меня.
Мори улыбнулся одними глазами.
– Я знаю, вы говорите так из лучших побуждений, но, должен сказать, мне немного обидно. По-вашему, я не переживу несколько синяков и немного крика без помощи человека, появившегося на свет уже после того, как я впервые попал под обстрел корабельных пушек?
– Когда это было?
– Когда британцы обстреливали Кантон. То есть… они не целились лично в меня, но, полагаю, это все же можно учесть.
– Несомненно, это следует учесть, – Таниэль закашлялся, почувствовав спазм в горле.
– Спасибо, – мягко сказал Мори. Таниэль последовал за ним к выходу, огибая разбросанные по полу вещи.
В чайном домике Осэй пахло рисовым вином и апельсиновым цветом от душистых рам, на которых женщины сушили выстиранные кимоно. В воздухе висел такой густой дым от курительных трубок, что с трудом пробивающееся сквозь него ламповое освещение приобретало янтарный оттенок. Завитки дыма тянулись за разрезающими эту сизую пелену людьми, снующими между столиками и стойкой с деньгами и напитками. Артур Салливан собственной персоной, сидя за фортепьяно, наигрывал на старом инструменте бойкую мелодию; он выглядел значительно моложе, чем это представлялось из задних рядов оперетты. Он морщился каждый раз, прикасаясь к до первой октавы, издававшей чудовищно резкий едко-зеленый звук. Это была нота, которую Мори изменил две недели назад. Таниэль посмотрел на него, желая спросить, зачем он это сделал, но Мори, не обращая на него внимания, заказал саке.