Кто-то постучал в дверь, и она вздрогнула от неожиданности.
В комнату заглянула Берта.
– Тут внизу дама, которая говорит, что она ваша мать.
– Моя мать уже долгие годы инвалид.
Берта кивнула и изобразила фигуру, закутанную в шаль.
– Я подумала, что лучше не предлагать ей подняться к вам, чтобы она не умерла со стыда, – она обвела глазами комнату. На самом деле все было не так уж и плохо, несмотря даже на пирамиду из грязных чашек, которые она никак не могла собраться отнести вниз.
– Спасибо. Вы, как всегда, очень великодушны. Я спущусь, – сказала Грэйс. Она подозревала, что ее таким образом решил разыграть Мацумото.
– Не следует ли вам одеться поприличнее?
– Ох, неужто так необходимы все эти корсеты и банты, мы ведь не на подиуме? Нет, извините, но я не буду этого делать. Вся моя одежда в стирке. И я сегодня никого не ждала.
– Ну что же, я могла бы вам что-нибудь одолжить, если хотите, – подчеркнуто вежливо предложила Берта.
– Пожалуй, не стоит. Я могу прожечь вашу вещь или посадить на нее пятно.
Берта молча бросила на нее раздраженный взгляд и удалилась. Грэйс, не торопясь, последовала за ней, готовая услышать смех Мацумото, но в просторной гостиной, из окон которой открывался чудесный вид на цветники, окаймленные лавандой, и спускающийся к реке луг, действительно сидела ее мать. Ее мать, много лет не покидавшая Лондон. Ее мать, много лет не выходившая из дому.
– Мама, что случилось? Что-нибудь с Уильямом? Или с Джеймсом? Я думала, они оба собирались домой в отпуск, что…
– Нет-нет, слава богу, ничего такого, – поспешно ответила ей мать. Она плотнее завернулась в шаль, хотя в комнате было жарко от заглядывающего в окна яркого солнца.
– Господи, что это на тебе?
– Моя одежда вся в прачечной. Так что произошло? Папа?..
– Нет, – мать набрала воздуху в легкие, – Фрэнсис Фэншоу собирается на бал Форин-офиса четырнадцатого числа.
Грэйс наморщила лоб.
– И что? – непонимающе спросила она.
– Фрэнсис. Помнишь, вы росли вместе? Детьми вы любили ловить головастиков в имении его отца в Хэмпшире. Он тебя на несколько лет старше.
– Я… да, я помню. Он… заболел?
Мать озадаченно смотрела на нее.
– Нет. Я же тебе сказала, он будет присутствовать на балу Форин-офиса. Ты знаешь, что его жена умерла пару лет назад?
– По-моему, я об этом читала, – все еще недоумевая, ответила Грэйс. Она присела на набитую конским волосом кушетку, которая, заскрипев, погрузила ее в облако знакомого с детства фиалкового аромата духов.
– Так вот, старый граф очень болен, – спокойным тоном продолжала ее мать. Ее глаза слезились от яркого света; она достала из украшенного старинной черной вышивкой футляра очки с затемненными стеклами и водрузила их на нос. – И твой отец, конечно, тоже получил приглашение на бал. Все так удачно складывается, не правда ли? – Ее лицо озарила искренняя, радостная улыбка. Из-за слабого здоровья она не употребляла ни сахара, ни кофе, и благодаря этому у нее до сих пор были ослепительно белые зубы, составлявшие странный контраст с морщинистым лицом. Грэйс вдруг заметила, что мать надела для выхода золотые серьги, которые оттягивали вниз потерявшие с недавних пор упругость мочки ее ушей. Она выглядела старухой. Ей не было еще пятидесяти.