– Иди сюда, – негромко сказал воспитатель Кату.
Выйдя из молчащего строя, тот был готов ко всему. Ну, сам нарвался, виноватых нет. Но Валерик, конечно, сука. Не поспоришь.
– Ты дурак? – выпустив в лицо подошедшего Ката струю густого вонючего дыма, осведомился Зинченко.
– Никак нет, товарищ капитан! Тесты сдавал, годен, – прикинулся идиотом подросток, но было поздно.
– Дурак, дурак… – так же тихо продолжил Зинченко. – Ну, ничего. Четверо суток карцера на воде.
– Чего много так? – растерянно спросил из глубины строя Витька. Остальные молчали. Тяжело. Напряженно.
– А как же? – с деланым весельем, которое хуже злости, откликнулся воспитатель. – Двое суток за нарушение, раз сам сознался. А еще пару – за вранье руководству… Ярцев!!!
Зинченко заорал так, что, кажется, даже подслеповатые лампочки под низким потолком вздрогнули:
– Ко мне! Двое суток карцера за попрошайничество!
Кат стоял вплотную к капитану, нависая над его невысокой фигурой, но лишь бессильно сжав кулаки. Броситься на него? Врезать? Изобьют до полусмерти, нападение на офицера…
Валерик подошел к ним, едва не плача. Потом рухнул на колени и приник лицом к ногам оторопевшего Зинченко, едва не выронившего самокрутку.
– Отец родной! – каким-то не своим, визгливым бабьим голосом завыл Валерик. – Прости урода! Прости! Не буду больше… Бес попутал, голодный был!
– Совсем охерел… – сказал Зинченко, стараясь стряхнуть прижавшегося к нему воспитанника. – Отцепись, блин! Я сказал в карцер, значит, так и будет. Вместе посидите.
Валерик утирал брызнувшие слезы рукавом, а Кату было не по себе. Гадко и стыдно за неплохого вроде как парня, показавшего себя полной размазней. Ну, карцер. Холодно там, да. На одной воде четыре дня тоска. Но не расстрел же, или как у викингов – в клетку без воды и пищи, пока не сдохнешь.
– Валер… Хорош унижаться, – сказала молчавшая до этого Консуэло. Кат видел ее краем глаза. Какая же она красивая! Смешалась кровь – кубинская, от горячих испанцев со щепоткой местных индейцев, и русская. И получилась настоящая красавица. Даже в мешковатом камуфляже, толком непричесанная с утра, без косметики и прочих хитростей погибших на поверхности предков. Кату захотелось обнять ее, уткнуться носом в пахнущие чем-то нездешним темные волосы и не отпускать, никогда не отпускать от себя…
Зинченко глянул на нее, но промолчал. Из-за отца ей меньше всего доставалось, не рисковал капитан связываться.
– Так. Ярцеву оставляю горячее питание. За послушание командиру, – решил Зинченко. Валерик последний раз вытер глаза и медленно поднялся на ноги. Молодец, твою же мать… Выпросил хоть что-то.