Но начальник отделения Янтур жестом остановил своих подручных и заявил:
— Мы еще обладаем силой и таким оружием, что разобьем не только русских, но и американцев и англичан.
— И оно не спасет вас, — ответил я. — Ничего сверхъестественного не выдумаете, и разумнее было бы вам признать это.
Опять поднялся дикий рев.
— Где же твоя чехословацкая армия? — насмешливо спросили у меня.
— Скоро вы ее увидите!
— Несколько человек вы называете армией?
— Я не буду спорить с вами по этому поводу. Но повторяю: скоро вы с ней познакомитесь.
— Мы располагаем точными сведениями о том, что вы имеете в Англии и в России.
— Вот видите — вы это знаете, а я не знаю.
— Ничего, скоро это заблуждение у тебя пройдет.
Закончив выяснение моих анкетных данных, гестаповцы начали вновь:
— Так кто тебя сюда послал? Что ты за это получил?
— Я уже сказал, что пошел добровольно бороться против вас.
— С тобой трудно договориться.
— С вами тоже. Вы не хотите поверить, что войну проиграли. Я понимаю, что тяжело признать, но это так. Следует понять, что над Россией, теперешней Россией, никто еще не одерживал победы. Не одержите и вы. Немцев ничему не научила история. Вы проиграли войну в 1918 году. А национал-социализм подготовил немецкому народу самую большую катастрофу.
Я ждал, что опять поднимется шум. Но гестаповцы ничего не ответили.
В таком духе прошел мой первый допрос в гестапо. Он сопровождался потоками брани, угроз, клеветы, попытками оскорбить Советский Союз, его армию. Я старался — насколько мне это удавалось — на все вопросы отвечать с полным самообладанием и с иронией.
В пять часов вечера меня отвезли в Панкрац.
В Панкраце я был дважды еще во времена первой республики, теперь я попал туда в третий раз.
В первую очередь меня поставили лицом к стене, а потом отвели в камеру номер шесть. Это была одиночка. Надзирателям было приказано не гасить свет в камере всю ночь, не снимать с меня наручников и усердно доглядывать за мной. Позднее все зависело от того, какой надзиратель нес службу: кое-кто снимал с меня на ночь наручники, но в большинстве случаев я оставался в них всю ночь.
Камера, куда меня поместили, находилась на первом этаже. Здесь всегда было полутемно. Солнце заглядывало только в утренние часы, да и то весьма скудно.
Мне запретили прогулки, баню, бритье.
Оказавшись в камере, я тщательно осмотрел ее, выясняя, кто был тут до меня, как жил, долго ли в ней находился. Надписи были нацарапаны на стенах, на двери, на постели, на столе и табуретах. Я прочитал: Габор Стейнер — это был депутат нашей партии из Словакии; Йозеф Пиларж, Ярослав Фрайбиш — как много времени прошло с тех пор, как видел я их на свободе; еще перечень имен людей, которых я не знал. Какова их судьба? Скольких из них фашисты уже убили?