Мы начали искать. Сначала вокруг рамады, потом вокруг всего дома. Так мы и бродили с керосиновой лампой по двору до самого утра. Когда рассвело, мы еще раз все обследовали. Около одиннадцати дон Хуан сказал, что дальше искать бессмысленно. Он сел с удрученным видом, как-то глуповато улыбнулся и произнес:
— Ничего не вышло. Тебе не удалось ее остановить. Теперь моя жизнь не стоит и ломаного гроша. Она наверняка разозлилась и жаждет мести. Но тебе ничего не грозит, эта женщина не знает тебя.
Я направился к машине, чтобы уехать домой, и, обернувшись на ходу, спросил:
— Ружье ломать?
— Зачем? Оно ничего не сделало, можешь вернуть его своему приятелю.
В его глазах таилось глубокое отчаяние. Я был настолько тронут, что, едва удерживаясь от рыданий, спросил:
— Я хоть что-нибудь могу для тебя сделать?
— Ничего, — ответил дон Хуан.
Мы помолчали. Я хотел уехать сейчас же. Мне было не по себе, щемящая тоска буквально съедала меня. — Ты и вправду хотел бы мне помочь? — спросил дон Хуан как-то по-детски.
Я еще раз сказал, что всецело в его распоряжении, потому что очень к нему привязан и готов на все ради того, чтобы ему помочь.
Дон Хуан улыбнулся и снова спросил, искренне ли я все это говорю. Я страстно подтвердил, что просто жажду ему помочь.
— Ну что ж, если ты действительно искренен… Есть еще один шанс.
Похоже, дон Хуан был доволен. Он широко улыбнулся и несколько раз хлопнул в ладоши. Этим жестом он имел обыкновение выражать удовлетворение. Перемена его настроения была настолько разительной, что я поддался. Подавленность и тоска мгновенно улетучились. Жизнь снова была прекрасна. Дон Хуан сел на землю, я — рядом с ним. Он посмотрел на меня долгим взглядом и очень спокойно и с расстановкой сказал, что я — единственный человек, который может помочь ему в сложившейся ситуации, и поэтому он хочет попросить меня сделать нечто совершенно особенное и очень опасное. Затем он сделал паузу, как бы ожидая от меня подтверждения моей готовности, и я снова твердо уверил его в том, что сделаю для него все, что угодно.
— Я дам тебе оружие, чтобы пронзить ее, — сказал он.
Из своей сумки он вытащил что-то продолговатое и протянул мне. Я сначала взял эту вещь, а потом глянул на нее и чуть не выронил.
— Это — дикий вепрь, — продолжал дон Хуан. — Им ты должен ее пронзить.
Предмет, который я держал в руке, оказался засушенной передней ногой дикого кабана. Шкура на ней была мерзкой на ощупь, от прикосновения к щетине передергивало. Копыто было раздвоенным, и его половинки торчали вперед, как будто кабан вытягивал ногу. Вид у этой штуки был, что и говорить, ужасный. Меня чуть не стошнило. Он быстро забрал ее у меня.