Дон Хуан перестал есть и расхохотался.
— Ты слишком озабочен тем, чтобы любить людей, и тем, чтобы тебя любили. Человек знания любит, и все. Он любит всех, кто ему нравится, и все, что ему по душе, но он использует свою контролируемую глупость, чтобы не заботиться об этом. Что полностью противоположно тому, чем сейчас занимаешься ты. Любить людей или быть любимым ими — это еще далеко не все, что доступно человеку.
Он посмотрел на меня, слегка склонив голову набок, и добавил:
— Подумай об этом.
— Дон Хуан, есть еще один момент, о котором я хотел бы спросить. По твоим словам, для того, чтобы смеяться, нужно смотреть глазами; но мне кажется, что мы смеемся потому, что думаем. Возьми слепого — он тоже смеется.
— Нет. Слепые не смеются. Они могут производить звуки, похожие на смех, и тела их при этом будут вздрагивать, как при смехе. Но они никогда не смотрели на смешные стороны мира, им приходится их воображать. Поэтому по-настоящему хохотать слепые не могут.
Больше мы не разговаривали. Я чувствовал себя счастливым. Сначала мы ели молча; а потом дон Хуан начал смеяться — я использовал сухой прутик, чтобы подносить овощи ко рту.
Сегодня днем, выбрав время, я спросил дона Хуана, не будет ли он возражать, если мы немного поговорим о видении. Он, казалось, немного поразмышлял, а потом, усмехнувшись, сказал, что я вновь взялся за свое — пытаюсь подменить разговорами действие.
— Если ты хочешь видеть, ты должен позволить дымку вести себя, — сказал он с ударением. — Разговаривать же об этом я больше не буду.
Я помогал ему очищать какие-то сухие растения. Довольно долго мы работали в полном молчании. От долгого молчания мне всегда становилось не по себе, особенно в присутствии дона Хуана. Наконец я не выдержал и задал вопрос, вырвавшийся у меня чуть ли не самопроизвольно:
— Как человек знания применяет контролируемую глупость, если умирает тот, кого он любит?
Вопрос застал дона Хуана врасплох. Он насмешливо взглянул на меня.
— Возьмем Лусио, — развил я свою мысль. — Если он будет умирать, останутся ли твои действия контролируемой глупостью?
— Давай лучше возьмем моего сына Эулалио. Это — более подходящий пример, — спокойно ответил дон Хуан. — На него свалился обломок скалы, когда мы работали на строительстве Панамериканской магистрали. То, что я делал, когда он умирал, было контролируемой глупостью. Подойдя к месту обвала, я понял, что он уже практически мертв. Но он был очень силен, поэтому тело еще продолжало двигаться и биться в конвульсиях. Я остановился перед ним и сказал парням из дорожной бригады, чтобы они его не трогали. Они послушались и стояли вокруг, глядя на изуродованное тело. Я стоял рядом, но не смотрел, а сдвинул глаза в положение