Морской корпус его величества, славный громкими традициями русского флота, готовил прекрасных офицеров. Но от расчета траектории надо было вжиться – телом и нервами! – в броню: это труднее. Вальронд не забыл, каким растерянным щенком забился он тогда в угол башни. А пристрелочный уже подали с элеватора. А дальномер уже отрубил ему дистанцию. И ревун уже промычал… А он растерялся на «залпе». И тогда матросы, эти многоопытные воины, сделали из него бойца. Благодаря им он вылез из башни хозяином плутонга. Такие вещи не забываются. От этого и отношения Вальронда с прислугой орудия были доверительно добрыми. Матросы это понимали тоже, и вот… результат доверия: подкинули оружие, как своему…
А в палубе, после обыска, долго помалкивали матросы. И ходили, как барахольщики, подбирая свое белье и койки. Но вот откинулся люк и сверху спросили – тихонько:
– Эй, хлопанцы! У вас дым без огня был?
– С огоньком… Шурка Перстнев погорел. А у вас?
– Нашли… револьвер.
– У кого?
– Успели в рундук со швабрами кинуть. Чей – не дознались.
Итак, обыск был проведен только в двух палубах – носовом плутонге и кочегарном кубрике. Павлухин плотно увязал свою койку, вскинул на плечо, чтобы вынести наверх и поставить до вечера в сетки. Сказал он матросам, уже с трапа, так:
– Хорошая была побудка, день прямо табельный… Только знайте, это еще не обыск. Так не обыскивают! И потому еще раз говорю тем, у кого башка вихляется: если имеешь что – убери…
Рядом с ним ставил свою койку Шурка Перстнев, тихонький.
– Ух, и дал бы я тебе в ухо… – сказал Павлухин.
– За что?
– А так, чтобы тень на плетень не наводил. Себя гробишь – это плевать, твое дело, но вот ребят мутишь…
– Каждый за себя, – огрызнулся Шурка.
– Ври! – ответил Павлухин. – А где… список?
– Отстань, чего привязался? Говорю тебе – печатают…
На молитве плохо служил в это утро отец Антоний. Плохо пели и певчие – из добровольно верующих. Скверно ели матросы. Потом всех развели по работам. Однако разговаривать с французскими рабочими матросам запретили: мало ли еще какая зараза с языка на язык перескочит? И сразу же, именно с этого дня, между бортом русского крейсера и берегом Франции прошла глубокая трещина: французы стали косо посматривать на «немецких агентов»…
Зайдет аскольдовец в кабачок и попросит, бывало, пива.
– Ступай к немцам своим! – кричит на него трактирщица. – Мы не боши, чтобы пивом надуваться. Пусть тебе сам кайзер нальет.
– Тогда… вина. Прошу, мадам.
– Еще чего захотел! Дай тебе вина, так мне потом по миру идти надо… Знаем мы, как вы, русские, вино пьете…