Перед ним стоял заслуженный советник Кандауров.
– Мошенник! – и отвесил ему звучную оплеуху.
Вы думаете – Кандауров обиделся или заплакал? Ничуть не бывало! Опытная канцелярская крыса знала, что надо делать в таких случаях. Кандауров обернулся к секретарю правления:
– Будьте свидетелем! И занесите в журнал, что наш губернатор, пребывая в состоянии умоисступления, оскорбил меня рукотворным действием... Поставьте дату и время.
Теперь поехало в Сенат дело о “помешательстве” губернатора. Александр I уже отошел в мир иной, залпы пушек на Сенатской площади возвестили новое время царствования, а Николай I оставался для Кривцова загадкой. Он срочно списался с Карамзиным, спрашивая его совета – как быть? Историк отвечал, что сейчас – после восстания – императору не до Кривцова, и советовал впредь быть в общении с людьми хладнокровнее...
Кривцов печалился не перед женой, а изливал свои обиды на пышной груди Горсткиной, которая не покидала его:
– До чего же завистливы и злы эти мелкие людишки, приспособленные едино лишь каверзничать тем, кто благороднее их всех...
Николаю I и впрямь было тогда не до Кривцова, а потому дело о нем он решил осенью 1826 года.
– Не будь я царем, я бы тоже дрался! Но Кривцов превысил все нормы приличия. Уберите его из Воронежа...
Кривцова перевели в Нижний Новгород, где он никого не успел образумить, ничего не построил, зато именно здесь, на берегах матушки-Волги, завершилась его карьера. По делам жениного имения отъехал в тамбовские края, и, как пишет Гершензон, “проезд его туда и назад оказался для попутных станций настоящим погромом”. На всем пути, меняя лошадей усталых на свежих, он безжалостно избивал и калечил палками ямщиков, станционных смотрителей, деревенских старост, и, наконец, нещадно избил арзамасского исправника. Столичные сенаторы еще не разобрались с воронежским делом, как им подсунули новое – нижегородское. Комитет Министров вынес решение, что Кривцова “по обнаруженному им строптивому и запальчивому характеру... неприлично и вредно для пользы службы оставлять в звании начальника губернии”. Об этом было доложено императору Николаю I:
– Я не понимаю, – сказал он, – отчего так долго возятся с этим неспокойным Кривцовым... Лучше всего его убрать из губерний совсем и причислить к департаменту Герольдии. Наконец, – досказал царь, – мне совсем непонятна та щедрость, с какой мой покойный брат одаривал Кривцова деньгами. Пора без проволочки взыскать с него те самые сто тысяч рублей, что он получил и не думает возвращать...
Узнав об этом, Кривцов кинулся в Петербург, но в столице никто не желал с ним разговаривать: новые времена – новые люди, никакое красноречие не помогло. Тогда он напялил придворный мундир, прицепил сзади золотой ключ камергера и подъехал к Зимнему дворцу, где должен быть бал и “выход” императорской четы. Но обер-камергер, заметив Кривцова, тактично не дозволил ему присутствовать на вечернем балу.