Секретарю своему, Храповицкому, говорила императрица:
– Ильин-то, герой чесменский, приехал, а пошто ко мне не заявится? Вроде бы и зван был... Другие ног под собой не чуют, коли я до своей персоны зову, а Ильин ведет себя так, будто я сама должна первой ему визитировать.
– Матушка, – отвечал хитрый Храповицкий, вовлеченный в интригу, – да где ему до твоей милости! Кутит напропалую, даже дверьми ошибаться стал. Намедни к Нарышкиным его звали, так подъезды перепутал: закатился в дворницкую, где и пировал до утра с лакеями, ибо лакеев за господ Нарышкиных принял.
– Ну и ладно, – засмеялась императрица. – Когда отгуляется да проспится, пущай ко мне заявится... Человек он несветский, где ему знать порядки наши! А я наградить его особо должна...
Храповицкий шепнул кому следует, и завистники славы Ильина довершили свое черное дело. После ночного винопития однажды они взяли Ильина в охапку, бросили в сани и повезли во дворец...
В таком виде и представили императрице:
– Во, матушка, Ильин-то! Сказывают, ты его видеть хотела.
– Что это с ним? – спросила Екатерина II.
– Да... сама зри! Трезвым, почитай, и не бывает. Вишь как его заводит из стороны в сторону. Что делать-то с ним будем?
– Уберите его...
Она велела его убрать только из своего дворца, но враги Ильина решили убрать его вообще из русской истории. Вытащили бедного лейтенанта на мороз, уложили в санки и велели кучерам:
– Теперь гоните... аж до самого Весьегонска!
Громкая победа при Чесме была – да, но зато не было подвига лейтенанта Ильина – нет, не было. Историк пишет: “Не погибший в Чесменском бою, Ильин погиб от тех, кто захватил его славу, а те, в свою очередь, выбросив Ильина, торжествовали...” Санки остановились на окраине убогой деревушки, Дмитрий Сергеевич, хрустя снегом под валенками, пошагал в избу. Это была его родина – сельцо Застижье Весьегонского уезда Тверской губернии, и здесь “погибе его память без шума”.
Слава Чесмы была поделена между другими!
Его имя предали вековому забвению...
Текли годы, умерла первая жена, он женился вторично и вторую похоронил, как и первую. Росли две дочери – русоголовые, смешливые, приносили из лесу грибы да ягоды. Дмитрий Сергеевич никуда из деревни не выезжал, вел жизнь бедную и одинокую. Иногда лишь, когда бывало особенно грустно, он раскрывал томик Хераскова.
Старик читал стихи о себе самом:
Как быто нес главу Горгоны к ним в руках,
Окамененье им Ильин навел и страх.
Он бросил молнию в их плавающие домы,
Ударили со всех сторон от россов громы...
К чему ни коснется, все гибнет и горит;