Эти аспекты сверхъестественного также полностью разрушило пришествие знания. Однако Церковь еще даже не осознала, что сверхъестественного больше нет. И традиционная церковная жизнь стала казаться мне все более и более чужой, так как ничто в ней меня не увлекало. Все отчетливее я видел в Церкви организацию для духовно незрелых людей, для группы детей, соперничающих за поддержку со стороны небесного родителя. Я видел, как Церковь втянута в средневековые попытки манипуляций божественным «ради нашего блага». Я видел, как она все заметнее превращается в то место, куда убегают от реальности. Богослужение стало не единением в силе жизни и любви, а спектаклем со священниками в главных ролях. К Богу обращались на языке средневековых песнопений, пользы от которого было не больше, чем от стремления священников актерствовать. Церковная жизнь казалась все более посвященной контролю поведения. Политика Церкви всегда касалась в первую очередь «своих и чужих». Я не хочу принадлежать к религиозной общине, где говорится, что цвет кожи, этническая принадлежность предков, пол или сексуальная ориентация определяют ценность человека, его святость или допущенность к Богу. Как может какой-либо институт делать подобные заявления и по-прежнему утверждать, что он служит тем, чьей целью полагалось бы с избытком приносить жизнь всем нам? (Ин. 10:10). Я нахожу в себе все меньше сил, чтобы мириться с церковной иерархией, которая якобы рассуждает о святости и при этом принижает человеческое. Мне все равно, кто это говорит – папа, который называет жизнь некоторых «ущербной по своей сути», ибо те отличаются от большинства; архиепископ Кентерберийский, который смеет ставить церковное единство выше справедливости и истины; или кто-нибудь из популярных евангелистов, которые используют Библию, чтобы осуждать нормальные явления, относящиеся к разнообразию человеческой жизни, но представляющие угрозу для них самих.
Я пришел к осознанию, что мне бы не хотелось покидать Церковь, однако я чувствовал себя все неуютнее в ее традиционных рамках. Тогда я бросил все свои силы на то, чтобы открыть в жизни Церкви новые возможности. Мне хотелось реформировать религиозные институты, чтобы они служили цели, которую, как я считал, они создали. Эта цель – не прятаться от реальности, а заниматься ею, не бежать от истины, а вести с ней диалог, не стать, а быть чем-либо.
Моя жизнь опять вступила в тот же этап, через который проходила жизнь человечества в целом. За гранью сегодняшнего дня я предвижу духовность более глубокую, чем любая, какую мы воспринимали прежде. И в то же время я чувствую, что популярность религиозных институтов, которым полагалось быть вдохновителями этой духовности, продолжает падать. Жизнь человечества в целом, как и я, прошла путь от сознания к самосознанию, затем к защищенности в религии, затем за пределы религии в жизнь и в конечном итоге достигла понимания, что мы – часть Бога, а Бог – часть нас. Следовательно,