Выбежал какой-то фейерверкер[94].
— Кто за мной! Давайте, братцы, поймаем рыбешку, да оседлаем во славу отечества!
Он бросился в Кунипс, стараясь схватить колоду. За ним прыгнул другой, третий. Тянули колоды к берегу
и связывали. Кто-то заметил вблизи черкесские плетни — мигом сорвали, настелили на импровизированный мост, и люди перешли Кунипс! Лошади переправлялись вплавь, а зарядные ящики волокли по дну. Шапсуги дали огонь, но было поздно. То-то они разозлились! «Вот если бы всегда можно было превращать злобу врага в добро, как получилось с черкесскими колодами!» — думал я.
Из-за этой возни только в густые сумерки мы приблизились к Абинскому укреплению и разбудили зловещую тишину барабанным боем и песней. Радость гарнизона была неописуемой. Те, кому по долгу службы пришлось зайти в укрепление, переходили из объятий в объятия. Истосковавшиеся солдаты не знали где нас посадить и как обогреть. Я был в числе таких гостей.
Аблов раскрыл было объятья, но я ему сообщил, что мне поручено его арестовать и вывести из укрепления.
Никто из свидетелей его ареста ни вздохом, ни жестом, ни взглядом не выразил сожаления. Даже девка Ефимия отвела взгляд от возлюбленного. Офицеры Бжозовский и Карпович прямо-таки засияли, когда я сообщил, что Аб-лова будут судить в Ставрополе за преступное поведение.
Абинское укрепление было в самом плачевном состоянии: валы развалились, во рву стояла вода, в казармах все цвело от сырости. Опять иссякли дрова, а в лазарете на койках лежали по два цынготных. Наш отряд починил валы, заготовил топливо, оставил роту для усиления гарнизона и вернулся на Кубань.
На привале под Кунипсом наша рота стояла на карауле. Перед цепью вдруг замаячил белой тряпкой шапсуг. Мы помахали ему.
Он бросился к нам опрометью, крича:
— Свой, братцы, я свой! — и чуть не сшиб с ног часового.
Велика была моя радость, когда я узнал в беглеце Станислава Подляса. Он был страшно худ и измучен, в рваной черкеске, надетой на голое тело. Пока мы вели его к командиру. Подляс рассказал, что, убежав от абловских издевательств, он не нашел радостей и у шапсугов, и все поджидал, когда придет наш отряд, чтобы вернуться к своим.
— Знаю, что должен быть наказан за бегство. Наказание охотно приму, только бы не угодить опять к Аблову.
— К Аблову ты наверняка не угодишь, — утешил я его. — Но, вероятно, до Ольгинского тет-де-пона тебе будет с ним по пути. Мы провожаем его на суд.
— Тогда все нипочем!
Из Ольгинской Подляса отправили в екатеринодарский карантин. Потом он должен был предстать перед военным судом. Опять я бросился к Воробьеву.