Я уехал из дому, оставив отца в сравнительно хорошем состоянии.
В Варшаву попал днем. На улицах были толпы рабочих. Они требовали, чтобы им увеличили плату за работу. Полиция разгоняла их. Я торопился в полк и провел у Скавроньских всего два часа. Пани Скавроньская сообщила, что рабочие бастуют уже второй день и что вообще в Варшаве тревожно — ходят упорные слухи, что наше Войско отправят в Бельгию, где началось восстание против голландского ига.
Панна Ядвига тоже была этими сообщениями встревожена. Я простился, обещая в скором времени написать письмо, но не прошло и недели жизни в полку, как меня вызвал ротмистр и объявил, что я должен немедленно ехать в Ленчицу. Отец тяжко болен.
— Оставайся, сколько потребует дело, — сказал он.
Отец был так слаб, что не мог улыбнуться. Мы не отходили от него ни на шаг. Он скончался на наших глазах,
получив отпущение грехов и причастие. Похоронили его рядом с матерью. Эдварда и Яна едва оторвали от могилы.
Трудно передать, как тяжело было возвращаться в опустевший дом. Эдвард метался всю ночь, умолял пойти к папочке, которого оставили одного на кладбище, и, как когда-то меня отец, я взял его к себе в постель и успокаивал. Только дела, которые остаются после каждого умершего, заставляли нас троих двигаться и разговаривать.
Когда я сказал старому Яну о последней воле отца и хотел вручить деньги, старик повалился мне в ноги.
— Как?! Паныч Михал! Ты меня хочешь разлучить с Эдвардом? Я вырастил тебя и пана Бартоша. Неужели дядя откажет в куске хлеба старому слуге брата? Я ведь не даром буду его есть!
— Дорогой мой Ян, я вовсе не думаю тебя огорчать. Уверен, что дядя Теодор примет обоих. Но не знаю, каково там будет житье, а отец хотел, чтобы ты жил спокойно и был полным хозяином в нашем доме. Когда-нибудь я вернусь, и мы снова будем вместе.
Но Ян продолжал свое:
— Не надо денег, не хочу жить один. Что мне дом, где нет моих дорогих! Кроме тебя да паныча Эдварда у меня нет никого. Человек не может жить без любви и заботы.
— Ну, делать нечего, собирайся в дорогу, — сказал я.
Я сдал домик в аренду, мы простились с дорогими могилами и поехали в Варшаву.
Устроив Эдварда с Яном в отеле, я пошел к Скавроньским
и рассказал о своем горе.
Пани Скавроньская не на шутку обиделась:
— И вы отвели сирот в отель. Сейчас же, сию минуту приведите их к нам!
— Как вы могли! — упрекнула и панна Ядвига. И начала одеваться. — Я сама пойду за ними в отель.
Мы перебрались на Вейскую, и были окружены такими заботами, что казалось — мы у родных. Особенно внимательна была панна Ядвига. Уже на пути из отеля она сумела сделаться другом Эдварда, а старый мой Ян смотрел на нее с нескрываемым восхищением и, улучив минуту, шепнул: