— Извини, дядя Мартин. Мне надо поторопиться.
— Ты готовишь пиццу? Сегодня?
Или:
— Дядя Мартин, я спешу. Вот-вот придут гости.
— Иосиф придет? Кто такой Иосиф? Иосиф? Иосиф. Дай подумать, Иосиф?
Или:
— Мартин! В дверь звонят. Открой! Открой, ну.
— Конечно, я помню войну!
Или смотрел телевизор. Здесь, на экране, был мир, непрерывно его изумлявший. Он побывал на Луне и плавал в море с рыбами фантастических форм и расцветок; он улыбался улыбчивым китайцам и хмурился с хмурыми вождями африканских племен; он дивился изобретениям, с которыми его ознакомили первым, и изумлялся зданиям, построенным со времен Адама.
Но больше всего — молодежи, странным молодым людям, очень симпатичным, уверенным и воспитанным. В особенности его заворожила одна молодая женщина, поп-певица; она сидела за роялем, сзади играла на гитарах и притопывала ее группа; по лицу ее скользила милая, легкая улыбка, движения ее были расслабленно-небрежны, взгляд лениво переходил с клавиш на камеру и обратно, на игривые пальцы на клавиатуре. Старик смотрел на нее с глубокой нежностью — она выглядела такой безмятежной. Обожание публики, успех, сознание своей красоты позволяли ей царить над всем, а ему внушали такое чувство, что он может целиком на нее положиться. Если в студии вспыхнет пожар, она сперва допоет песню, а потом выйдет наружу сквозь пламя и выведет уцелевших, неторопливо, с улыбкой, напевая. Он был уверен в этом. После того как она закончила песню, он почувствовал себя старым как никогда.
Этот вечер был последним вечером, когда Амос должен был принять решение о переезде в Штаты. Атмосфера не благоприятствовала обдуманному выбору. Договорились, что он пораньше придет с работы — да, с работы! Старикам — соблюдать обычаи религии, молодым — работать; он должен был отвезти старика на вечернюю службу в синагогу поблизости, а потом забрать.
— Я тебе очень обязан. Ты очень добр. Забери меня в семь, самое позднее — в половине восьмого. Служба короткая.
Молодой человек сел в машину, пристегнулся ремнем и попросил старика не волноваться, он все сделает как надо. Дед забрался на свое место и, кряхтя, потянулся вбок, чтобы закрыть дверь.
— Пожалуйста, помоги мне с ремнем, — попросил он.
— Оставь меня в покое, дядя, — огрызнулся Амос. — Я пять лет вожу машину и ни разу не попал в аварию.
— Не понимаю, за что ты на меня сердишься, — сказал старик. — Я тебя обидел? Я был с тобой груб? Ты всегда сердишься и раздражаешься. Успокойся на пять минут.
Старик недоумевал. Он не обязан любить меня, не обязан даже уважать, но он должен задуматься на минуту, каково быть старым, неповоротливым и опасливым. Я что, слишком много прошу? От него нельзя слишком много требовать. Я понимаю. Но люди — недолговечные и встревоженные существа и в свой срок состариваются, поэтому они должны задуматься и немного пожалеть друг друга. Так просто! Очевидно! Надо ли об этом даже говорить?