За эти два года Митя изменился. В нем что-то сдвинулось, черты лица непонятным образом сошли со своих мест, как на смазанной фотографии.
Его поцелуи стали все более настойчивыми, и через минуту они уже целовались во влажной темноте ванной, притиснувшись к двери, запертой изнутри порывистыми Митиными пальцами. Он целовался с жадностью, словно хотел выпить ее всю. Дрожащие пальцы пробрались под свитер, тискали Маринину грудь, гладили плечи. Когда дрожь его тела стала неуемной, а дыхание хриплым, Марина, решительно отстранившись, расстегнула молнию своих брюк и сняла свитер. Сразу же зашуршали и Митины брюки, звякнула упавшая пряжка, звучно сползла по невидимым ногам тугая резинка трусов. Его руки быстро и грубо повернули Марину, хриплые обветренные губы запутались в ее волосах. Наклонившись, Марина оперлась руками о расшатанную раковину. Митя вошел жадно, с бессильным стоном сжав ее грудь, и стал двигаться – нетерпеливо и быстро.
Марина, успевшая приглядеться в темноте, различила свое смутное отражение в круглом зеркале над поскрипывающей раковиной.
Неясное лицо, покачивающееся в такт Митиному дыханию, казалось незнакомым, худым и красивым. Огромные черные глаза смотрели с пристальным вниманием. Вдруг простое внимание в них сменилось нежностью, Марина узнала их и улыбнулась в темноте. Черные влажные глаза были рядом – совсем как тогда, в ее первую золотую, неповторимую, огненно-пьянящую, ослепительную брачную ночь…
Через полчаса они сидели рядом на знаменитом Митином диване, пуская струи дыма в зеленый абажур.
Марина искоса посматривала на Митю. Сейчас он был вялым, глаза грустно блестели над бледными впалыми щеками.
– Мить, тяжело было в лагере? – спросила она, придвигаясь к нему ближе и кладя руку на его мягкие, тронутые сединой волосы.
Он затянулся, близоруко сощурившись:
– Прошлый раз было тяжелее. Сейчас как-то пронеслось все быстро. Все-таки два года, а не четыре.
– Ты тогда голодал, я помню. Все по “голосам” слушала о твоих голодовках.
Он усмехнулся:
– Да…
Помолчали.
Марина потушила окурок, положила голову Мите на плечо:
– Ты у нас мученик.
Он снова усмехнулся:
– Великомученица Варвара.
Она продолжала его гладить:
– Мить, а Коля когда выйдет?
Он пожал плечом, качнув ее голову:
– Понятия не имею. Может, совсем не выйдет.
– Как так?
– Очень просто. Срок кончится, добавят новый. Как Мишке. Он вон еще три года получил.
– Миша?! А я и не слышала ничего.
– И не услышишь…
Он обнял ее:
– Еще годика три-четыре пройдет, и от нашего брата останутся только предания: вот, были такие – диссиденты. Что-то там писали, против чего-то выступали, за что-то садились. А потом их просто вывели под корень, как кулаков в двадцатые годы. И все. Пиздец…