Сын Голуб некий Владимир, избалованный увалень двадцати пяти лет не плакал, ничего не просил. Он искренне не понимал, за какую вину оказался в следственном изоляторе и чего от него хотят. Да, он занимается фарцовкой, перепродает разный дефицит, — от рубашек до обуви, — потому что денег на ночные попойки, рестораны и девочек, постоянно не хватает, хотя мать — человек не жадный, но ее карманы не бездонны. Одна мысль, что бросить человека в тюрьму только потому, что он заработал сто рублей на перепродаже какой-то тряпки, — кажется абсурдной.
Да, Володя попадал в милицию, и не раз, в последний год ему особенно не везло, — менты лютуют, чистят Москву к Олимпиаде, — но мать всегда вытаскивала, из любых неприятностей, все кончалось быстро. Гончар увидел Владимира Голуба во время очередного допроса, парень был уже основательно помят, он начинал понимать, что шутки кончились, на мать больше надежды нет, — и по-настоящему испугался.
Гончар сидел на стуле в углу, курил и стряхивал пепел в консервную банку. Парень показался ему наглым и лживым. Перепугавшись, он стал давить на жалость, как говорят блатные, раскидывал чернуху, — врал в глаза и часто вспоминал, что у него слабое здоровье и, главное, больное сердце, — было дело, как-то раз перенервничал и чуть не умер от сердечного приступа, вот и сейчас — ему шаг до смерти. Гончар одну за другой курил и думал, что у этого малого кишка тонка связаться с иностранными шпионами, для этого нужно мужество, самообладание, воля, — а этот трус и тряпка. Суд может определить ему за тунеядство и спекуляцию года три-четыре в колонии поселении или в ИТУ общего режима, — ну, это в лучшем случае. Но Гончар приложит силы и сделает так, чтобы Володя сел надолго.
* * *
Накануне на съемной квартире у Белорусского вокзала задержали гостиничного вора Максима Зозулю, обворовавшего Томаса Нила. Сутки Зозуля провел в отделении милиции, оттуда его привезли в "Матросскую тишину", сняли первичные показания и отправили в одиночную камеру. Вечером вызвали на первый допрос. Как обычно, Гончар занял стул в темном углу, стал слушать и смотреть.
Зозуля был похож на лощеного иностранца. На вид лет тридцать пять или чуть больше, тщательно выбрит, светлые вьющиеся волосы зачесаны назад, смазанные гелем и блестят. Одет в светлый костюм, сшитый на заказ, рубашку в мелкую синюю клеточку и ботинки с пряжками. Максиму уже объяснили, что на этот раз дело серьезное, условным сроком он не отделается. Мало того, — речь не о жалкой гостиничной краже, а о вещах куда более серьезных. Если вздумает соврать или что-то утаить от следствия, будет жалеть об этом долгие-долгие годы, которые он проведет в колонии, голодной и страшной, с дикими волчьими законами, где-нибудь за полярным кругом.