— И что же, этого Таганцева поймают?
— Его уже взяли. Сейчас Таганцев в ЧК и рассказывает о своих связях. Будет очень кстати, если в органы поступит информация, что Гумилев состоял в таганцевской организации. Скажем, отвечал за изготовление листовок. Выглядеть будет вполне убедительно, ибо Гумилев — в прошлом офицер царской армии, дважды за отвагу удостоен ордена Святого Георгия, и, следовательно, рыло у него в пуху. Достаточно сделать так, чтобы к Гумилеву пришли с обыском и обнаружили пару компрометирующих бумаг, обличающих принадлежность поэта к организации Таганцева. Тогда Николаю Степановичу точно не выкрутиться. Я беру на себя устранение леопардовой шкуры, а все остальное компетентные органы сделают сами.
Бекетова-Вилькина в недоумении наморщила лоб.
— Что это — компрометирующие бумаги?
— Ну-у, — протянул Штольц, — какая-нибудь, знаете, неприметная записочка с указанием количества экземпляров и текста антисоветской листовки. Предположим, заваляется она где-нибудь в книжице. Вам же Гумилев дает читать книжки, не так ли?
— Конечно. «Илиаду». И Ницше. Только я пока еще не читала.
— Вот и отлично. Верните ему одну из книг вместе с такой вот ничего не значащей записочкой, спрятанной в переплете. А уж я постараюсь сделать так, чтобы к Гумилеву наведались с обыском. Как вы сказали? Читал стихи об императоре? Интересно. Это прямо-таки замечательно, что Николай Степанович убежденный монархист. Полагаю, что арест его — дело решенное.
Обыск у Гумилева принес свои плоды — в «Илиаде» обнаружилась бумага, подтверждающая причастность поэта к Таганцевскому заговору. После обыска, проведенного сотрудниками НКВД, в банный номер Дома искусств снова нагрянули представители власти — на этот раз начальник отдела по борьбе с трудовым дезертирством. Подъехав к дому на машине и велев шоферу возвращаться в отдел, Штольц поднялся к Гумилеву, среди разбросанных в беспорядке вещей обнаружил старые, со следами ржавчины ножницы и вспорол голову покрывающего кресло зверя. С бешено колотящимся сердцем запустил руку в получившееся отверстие и среди кокосового волокна нашарил холщовую ткань. Потянул за нее и извлек из шкуры леопарда увесистый сверток, который тут же сунул за пазуху.
Разглядывать сокровища прямо здесь, в Доме искусств, было опасно — в любой момент к Гумилеву могли заглянуть товарищи-поэты. Или студийцы, не дождавшиеся учителя на занятиях. И Генрих заторопился на улицу. Идти домой не решился, подумав, что лучше пока переждать, припрятав драгоценности в тайник.
Пешком направился в сторону Фонтанки, дошел до Чернышева моста, по мосту устремился к беседкам, выбрав ту, что смотрела на площадь, и остановился перед гранитной колонной. Повернувшись спиной к реке, опустился на корточки и принялся колдовать над выпирающей нижней гранитной панелью. Радуясь, что не впустую потратил время на изучение особенностей постройки во время реконструкции, хитрым движением отжал задвижку и повернул панель вокруг своей оси — в колонне моста Генрих смастерил и установил поворотный механизм, тем самым организовав в образовавшейся нише вполне приличный тайник. В открывшуюся нишу сунул увесистый сверток, на ощупь различая сквозь холстину сокрытые в нем приятные руке округлости ювелирных украшений, после чего вернул гранитную панель на место.