— Живой! — сказал Лубенцов. — Вчера его видел. Жив и здоров.
— Здоров, — грустно сказала Глаша. — Наверно, курит запоем…
— Курит? Не заметил… Ей-богу, не заметил. Если бы я знал, я бы постарался заметить.
«Какие глупости я говорю, — думал Лубенцов, замирая от счастья. Совсем себя не помню…»
— Зачем ему курить? — сказала Таня. — И не забыл он вас. Как он мог забыть! Это было бы очень странно… Нет, нет!
Она подумала, как и Лубенцов, что говорит глупые слова, потом сообразила, что надо пригласить Глашу к столу.
— Садитесь, Глашенька, — сказала она.
Но Глаша отказалась.
— Мне надо идти, — ответила она тихо. — Работы много.
Работы никакой не было, конечно, но Таня ничего не возразила, ей не хотелось видеть никого, кроме Лубенцова.
Глаша ушла, но через минуту пришла та самая узкоглазая брюнетка, которая так неприветливо встретила гвардии майора.
Она и теперь окинула его неприязненным взглядом и спросила несколько вызывающе:
— Надеюсь, не помешала?
— Что ты, что ты!.. — засуетилась Таня. — Садись, Маша, и знакомься. Гвардии майор Лубенцов, мой старый знакомый. Мария Ивановна Левкоева, командир госпитального взвода и мой друг.
Маша спросила:
— Ты не поедешь в монастырь?
— Нет, поезжай сама, — ответила Таня.
— Я так и думала, что сегодня ты не поедешь в монастырь, — сказала Маша, подчеркивая каждое слово.
Таня, словно не заметив прокурорского тона Маши, объяснила Лубенцову:
— Тут рядом женский монастырь, и при монастыре детский приют для сирот. Полковник Воробьев, когда здесь начались бои, вывез детишек на машинах… Потом они вернулись, и комдив приказал нашим снабженцам отпустить для приюта рису, муки… Даже дойных коров несколько им дали. Монахини очень удивились, не ожидали, что большевики питают слабость к детям… Мы, врачи, шефствуем над приютом, там много больных детишек дистрофия… Вот мы и ездим туда уже пятый вечер, глюкозу возим.
Поглядев на сдвинутые брови Марии Ивановны, Лубенцов вдруг рассмеялся и, оправдываясь, сказал:
— Простите, Мария Ивановна, я вспомнил, как вы интересовались моими болезнями.
— Ну, и что же! — произнесла Мария Ивановна сурово. — Да, я спросила и имела право, как врач, спросить, чем вы больны. И — да, я произнесла слово «грыжа»… Такая болезнь существует, и врач может о ней спросить.
Таня звонко расхохоталась, и тут неожиданно рассмеялась сама Маша. Она быстро поцеловала Таню и выбежала из комнаты.
Они опять остались наедине. Таня сказала дрогнувшим голосом:
— Вам, наверно, надо скоро уезжать?
Лубенцов мог бы остаться до завтра, но он не решился признаться в этом. Это было бы слишком много.