— Значит, товарищ генерал, война-то, однако, того… кончилась? Тишина, тишина-то какая! Ушам больно!..
Генерал сказал:
— Да, кончилась война.
Солдат постоял, постоял, потом из его глаз показались две слезы. Они покатились по щекам и застряли в рыжих усах.
— И чего я, старый дурак, плачу? — сказал он, как бы недоумевая.
Генерал смотрел на реку, стиснув зубы, и ничего не в силах был ответить.
— Погибших жалко, — ответил сам себе солдат. — И от радости, — он оглянулся на окопчик, из которого только что вылез, и сказал: — А я, однако, по привычке и окопчик себе отрыл, как говорится, индивидуальную ячейку, — так, на всякий случай. Вот скоро я приеду к себе в Сибирь — я сам лично колхозник из Красноярского края, — и пойду с моей Василисой Карповной гулять… И что вы думаете? Ежели мы с ней на открытое место выйдем, в поле или там на лужок, где местность простреливается, я и там еще в первый период, кажись, буду окопчик для себя отрывать…
Солдат опять прислушался к тишине и тихо сказал:
— Сталину спасибо.
«Да, спасибо ему, — думал член Военного Совета, глядя на светлые воды Эльбы. — Спасибо его могучему уму, железной выдержке, несравненной настойчивости и беспримерной прозорливости. Партии, которую он выковал, армии, которую он создал, народу, который он поднял на небывалую высоту, спасибо!»
Мысли генерала унеслись далеко, к родной стране, откуда пришли сюда все эти солдаты, и его суровое сердце дрогнуло от любви. Земля там дает достаточно хлеба, вина и хлопка, недра — вдоволь металла и угля. А главное — ее населяют самоотверженные и честные люди. Генералу казалось, что он слышит теперь ее спокойное, ровное дыхание. В сознании своей могучей силы, миролюбивая и грозная, входит она в мир — надежда угнетенных, гроза для угнетателей.
1947–1949