— Разрешите выполнять? — спросил Сергиевский.
— Выполняйте.
Член Военного Совета сел в машину, и они поехали. А сзади послышалось хлопанье моторов и гул, от которого снова затрепетал лес, осыпая снегом танки, бронетранспортеры, «катюши» и самоходные орудия.
Перед расставанием генерал Сергиевский сунул Лубенцову в руку свернутую дудкой карту.
— Для члена Военного Совета, — шепнул он ему.
Пока Сизокрылов прощался с танкистами, Лубенцов успел заглянуть в эту карту. Карта масштаба 1: 50 000 воспроизводила меленький район с ветряками и рощами. Посредине ее красным карандашом был сделан крестик, над которым каллиграфическим почерком топографа было написано: «Здесь похоронен 2 февраля 1945 года гвардии лейтенант Сизокрылов Андрей Георгиевич».
Колеса мягко шелестели по мокрому снегу. Светлело все заметней. Искоса посмотрев на члена Военного Совета, Лубенцов увидел, что тот опять сидит с закрытыми глазами.
Генерал Сизокрылов старался не думать о сыне. Но это значило все время думать о нем. Он вскоре понял это, но по-прежнему пытался отвлечь себя другими, очень важными служебными мыслями: о горючем, о взаимодействии танков с авиацией, о необходимости подогнать пехоту, не дать ей отстать от танковых частей.
Но мысль о гибели единственного сына неотвратимо возникала из-под вороха других мыслей. Иногда она на мгновение сметала все остальное и оставалась совсем одна, во всей своей страшной обнаженности. В один из таких моментов генерал, не выдержав, застонал, но тут же открыл глаза и торопливо сказал, обращаясь к своему адъютанту:
— Не забудьте, как только приедем, распорядиться от моего имени о немедленном обеспечении Карелина горючим.
— Есть, — ответил полковник.
— Вот мы едем по Германии, — продолжал Сизокрылов, — и даже сами полностью не осознаем значения этого факта… Тут дело не только в победе нашего оружия, а в победе нашего духа, образа мыслей, системы воспитания народа, нашего исторического пути. Невольно вспоминается восемнадцатый год, когда могучая германская империя (кстати, значительно более слабая, нежели империя Гитлера) нависла над молодой Советской Россией. Ленин и Сталин тогда настояли на заключении мира с Германией… Несчастного мира, как назвал его Владимир Ильич… Наши вожди пошли на этот мир потому, что понимали: главное — сохранить и укрепить нашу Родину, построить социализм, то есть такой строй, который способен обеспечить победу над любым врагом… И вот мы в Германии.
Генерал находил в этих воспоминаниях и исторических сопоставлениях силы для того, чтобы держать себя в руках. Они, эти воспоминания, напоминали ему о том, что он деятель великой партии и не к лицу ему забывать об этом при любых обстоятельствах.