И снова начинается день, похожий на все предыдущие. Но сегодня еще сильнее, чем вчера, усталость гнетет затекшие ноги и еще резче чувствуется сосущая боль в пустых желудках. С каждым днем все труднее карабкаться на скользкие скалы, пробираться сквозь нехоженые заросли и перепрыгивать с камня на камень в глубоких отвесных ущельях.
А Корнев как будто не знает усталости. Он по-прежнему упорно пробивается на юго-восток. Для него это — не только кратчайший путь к лагерю. Чутье опытного геолога подсказывает Корневу, что там, на юго-востоке, возможны выходы известняков, а следовательно, и медной руды. Но, не желая обольщать товарищей напрасными надеждами, он молчит о своих предположениях.
Цепи гор и отвесные, стремительные, как полет стрижа, пропасти пересекают дорогу; тогда Корнев сворачивает в сторону, но лишь для того, чтобы через несколько километров снова обернуться лицом к югу, не найдя прямой дороги, вновь описывать крутые зигзаги, вброд переходить порожистые реки, упрямо пробиваться на юго-восток.
А вслед за Корневым, до мельчайших подробностей повторяя его движения, вьется послушная цепочка людей. И Корневу становится жутко. Неужели это — слепая покорность? Неужели самые сокровенные источники жизни, что вечно влекут советского человека к победе, иссякли в его спутниках? Значит там, на берегу озера Амнеш, свершилось самое страшное: товарищи больше не верят ему. И какие усилия нужны для того, чтобы возродить эту веру?
Где-то в хвосте отряда уже ведутся негромкие разговоры.
— День за днем шагаем, а все без толку, — стонет Васильич.
— Начальник словно слепой. Глаза потерял, как старика не стало, — переводит дыхание Галкин.
И снова идут. И медленней, чем прежде, поднимаются с перекурок, как будто раздумывают: стоит ли идти?
— Ох, сил нет, — оступается Рубцов.
— Хоть бы конец скорей, что ли.
Молчание. Только под ногами хрустят ветки, шуршит галька.
Корнев снова пытается прорвать цепь гор и пробиться к долинам, но, как и прежде, попытка кончается неудачей.
— Упрям, что твой бык, — злобно ворчит Галкин. — Пропадем с таким.
— Молчал бы уж лучше, — поворачивает голову Круглов.
— Цыц ты, наушник… Не то шею сверну. — Галкин замахивается на Васю.
— Потише, — останавливает его Бедокур. — Языком болтай, а рукам воли не давай.
— А ты откуда выискался? Две собаки дерутся, третья не лезь.
— Ну? — Бедокур засучивает рукав. Но Галкин вбирает голову в плечи и замолкает. Тишина. Кто-то свертывает «козью ножку», чиркает спичкой, но, опомнившись, тушит ее и высыпает табак в кисет.
— На три закрутки осталось, не раскуришься.