По-новому был написан и осевший под теплым весенним солнцем снег. Сама природа, казалось, подсказывала художнику новые решения.
Сначала прозрачная коричневая подготовка — земля. Поверх нее снегом легли белила. Коричневая подготовка кое-где выступает из-под белил — создается впечатление влажного, тающего снега.
А грачи?
В этюде это всего лишь пятнышки на березках. В картине они хлопают крыльями, взлетают, суетятся у своих растрепанных гнезд. Это беспорядочное, полное хлопотливой жизни движение, создает ощущение шума, гомона, птичьего крика…
Да, это тот самый момент, подмеченный художником в натуре. И в то же время не только он. Картина обогатилась всем, что пришлось пережить художнику, давними и сегодняшними мыслями и настроениями, наблюдениями не одного весеннего дня и даже не одной весны…
Да, это молвитинские березки, и дощатый забор стоял именно там, и церковь — нет сомнения! — молвитинская и никакая другая…
В то же время все, что изображено на картине, имеет отношение не только к небольшому селу Костромской губернии.
Разве старенькая церквушка не примета множества уголков сельской Руси? Разве не такие же дали открываются за околицей других сел и деревень? Разве не так же радуются весне люди, живущие в таких же избах и домиках среди лесов и долин, возле таких же берез?
То, что увидел и почувствовал художник солнечным мартовским днем, сложилось в поэтический рассказ о родине. Ее бескрайние дали, бедные селения — все мило сердцу, все дорого. Эта любовь дает силы, рождает надежды, как обещает тепло первый солнечный весенний день: грачи прилетели!
Саврасов вышел из Училища и, мгновенье постояв в нерешительности, зашагал вниз по Мясницкой.
— Алеша! — окликнул его кто-то.
Он огляделся, выискивая знакомца. А когда увидел Перова, двинулся навстречу.
— Прикатил-таки!
Они обнялись с какой-то застенчивой сдержанностью, словно стесняясь радости видеть друг друга.
Сейчас надо бы устроиться где-нибудь, посидеть, поговорить по душам. Только вот — где? Кажется, чего проще — пригласить друга к себе. Но этого не хотелось. Не потому, что Софи станет корить, — она умела встретить, быть гостеприимной хозяйкой, — при ней не будет той простоты и открытости, когда можно и поговорить, и помолчать, радуясь близости понимающего тебя человека.
Алексей Кондратьевич растерянно поглядывал по сторонам, не зная, на что решиться:
— Куда же мы?
— А куда-нибудь по соседству, — улыбнулся Перов.
Через несколько минут они сидели за столиком незатейливого, полупустого в этот час трактира.
Выпили по рюмке горячительной. Закусили морошкой — ягоды, весело поблескивая, горкой лежали на тарелке.