Сила Мары велика… Лара видела это и знала нынче, как никто иной. А сделать ничего не могла.
Сдаться?.. Да как же можно сдаться, ежели слабость твоя не только тебя погубит, но и других! Его погубит, которому не успела высказать ничего, кроме детских глупых упреков да пылких признаний, вычитанных из романтических книжек. А так много еще хочется сказать – и так страшно не успеть…
– Да ты не туда, дочка – вокруг погляди.
Лара ахнула, услышав знакомый голос нянюшки Акулины. Не за стеклом – рядом, за спиною. Обернулась.
Акулина, как бывало прежде, сидела в уголочке и смотрела на нее строго, из-под бровей. И Пушок с нею – вертится у коленок. Вот только комната была не Акулинина – а другой няни, в другом доме.
Лара помнила комнату. И помнила женщину со светлыми тугими косами и сильными заботливыми руками. И видела теперь ее лицо.
– Мама… – без голоса позвала Лара.
Нет, она не была ее матерью – однако Лара звала ее так с тех пор, как выучилась говорить. А той не нравилась. Она хмурила аккуратные брови, гладила Лару по голове и ворчала:
– Какая ж я мама тебе? Юлей зови.
– Мама-Юля! – радостно повторяла Лара.
А та качала головою, снова ворчала что-то под нос – и улыбалась.
Она редко улыбалась. А потом и вовсе перестала. Когда это случилось? Когда та, другая, оставила маленькую Лару на постаменте в верхней комнате башни и подожгла солому.
…Огонь был всюду. Плавился воздух, дым щипал глаза и саднил горло, а оранжевые языки уже лизали каменные плиты, почти касаясь ступней. Вот вспыхнул яркой свечкой подол ее ночной рубашки, и Лара, потеряв всякое самообладание, истошно закричала.
И она пришла. Она всегда приходила, чтобы спасти ее. Лара теперь хорошо видела ее лицо – оттуда, где Лара была теперь, многое видно хорошо.
– Я тебя не брошу, крошка, никогда не брошу! – горячо шептала она маленькой Ларе…
Она обманула. Она ее оставила, подтолкнув к лестнице из башни, а сама сдвинула с места Ворона, чтобы отворить потайной ход на крышу и спасти ее отца.
Не спасла. Не сумела.
– Мама…
В этот раз Лара лишь едва-едва коснулась кончиками пальцев преграды, что отделяла ее от остальных – и стекло покрылось паутиной мелких трещин. Чтобы в следующий миг разлететься на тысячи осколков, ослепив Лару, оглушив ее и лишив возможности видеть что-то большее, чем ее Митю.
Он, распахнув сорочку, стоял перед нею, а в грудь ему – там, где сердце – упиралось острие трехгранного кинжала. Тот кинжал Лара держала в своих руках. И еще целую вечность, казалось, не могла разжать ладоней, будто неведомая сила их сковала – а потом отступила. И с металлическим звоном кинжал упал на серые камни. Лара всхлипнула и осторожно, боясь, что он оттолкнет, положила руки Мите на плечи.