Объяснение магов содрало с меня даже мой «разум». Дон Хуан опять был прав, когда говорил, что воин не может избежать боли и печали, а избегает только индульгирования в них. В этот момент моя печаль была выше всех пределов. Я не мог вынести прощания с теми, кто разделял со мной повороты моей судьбы. Я сказал дону Хуану и дону Хенаро, что когда-то я обещал одному человеку умереть вместе, и что мой дух не может вынести того, что остается один.
— Мы все одиноки, Карлитос, — сказал дон Хенаро мягко, — и это наше условие[37].
Я ощутил в горле боль привязанности к жизни и к тем, кто был близок мне. Я отказывался прощаться с ними.
— Мы одиноки, — сказал дон Хуан. — Но умереть одному — не значит умереть в одиночестве.
Его голос звучал приглушенно и сухо, как покашливание.
Паблито тихо плакал. Затем он поднялся и заговорил. Это не было речью или исповедью. Чистым голосом он поблагодарил дона Хуана и дона Хенаро за их доброту. Он повернулся к Нестору и поблагодарил его за то, что тот давал ему возможность заботиться о себе. Он вытер глаза рукавом.
— Что за прекрасной вещью было — жить в этом прекрасном мире! В это чудесное время! — воскликнул он и вздохнул. Его настроение было ошеломляющим.
— Если я не вернусь, то я прошу вас как о высшем благодеянии помочь тем, кто делил мою судьбу, — сказал он дону Хенаро.
Затем он повернулся к западу в направлении своего дома. Его поджарое тело сотрясалось от слез. Он подбежал к краю утеса с вытянутыми руками, как бы собираясь обнять кого-то. Его губы двигались, казалось, он что-то говорил тихим голосом.
Я отвернулся. Я не хотел слышать, что говорит Паблито.
Он вернулся туда, где мы сидели, плюхнулся рядом со мной и повесил голову.
Я не мог сказать ничего. Но затем какая-то внешняя сила овладела мной, заставила меня встать, и я тоже высказал свою благодарность и свою печаль.
Мы снова затихли. Северный ветер, тихо посвистывая, дул мне в лицо. Дон Хуан посмотрел на меня. Я никогда не видел в его глазах столько доброты. Он сказал мне, что воин прощается, благодаря всех тех, кто сделал ему что-то доброе или проявил участие. И что я должен выразить свою благодарность не только им, но также и тем, кто заботился обо мне и помогал мне на моем пути. Я повернулся на северо-запад, к Лос-Анджелесу, и вся сентиментальность моей души выплеснулась наружу. Каким очистительным облегчением было произнести мою благодарность!
Я опять сел. Никто не смотрел на меня.
— Воин признает свою боль, но не индульгирует в ней, — сказал дон Хуан. — Поэтому настроение воина, который входит в неизвестность — это не печаль. Напротив, он радостен, потому что он чувствует смирение перед своей удачей, уверенность в том, что его дух безупречен и, превыше всего, полное осознание своей эффективности. Радость воина исходит из его признания своей судьбы и его правдивой оценки того, что лежит перед ним.