— Здрасьте! А я в Центральную гоняла — плотника добывать. Ты не показала, Алевтина Николаевна, как крыша течет? Ну что ж ты — самое главное! — громким, гортанным голосом говорила она. — Вот смотрите, это дождик еще не разошелся, а к вечеру по центру прямо на коров польет. И в том углу тоже, не крыша — решето. Здесь вообще уже невозможно держать, балки выгнулись, рухнет — я ни за что не отвечаю. Я вам докладную оставила.
— Да можно бы еще подержать, починить бы маленько, — заступилась за двор Алевтина, — вон там слегу, столб подставить. Как же в наших-то дворах?
— Ты не юли перед начальством, все знают — хорошая! Такую страхоту поддерживать — не в честь совхозу. И вообще, какое-то подсобное помещение нужно, телят ставить некуда — уже красный уголок заняли!
Она переглянулась с зоотехником, и Зимина подняла руку:
— Все ясненько: блок! Ну потерпите немного. А кровельщика пришлю, покроет, залатает.
Латать бесполезно, да она и не любила полумер, и потому слова Алевтины были ей неприятны. Но она не могла представить, куда можно перевести сейчас эту сотню коров, телят и то девать некуда. Сунув руки в карманы плаща, отправилась в новый двор.
Бетон, свет, молоко по стеклянным трубам, механизированная привязь, механизированная раздача кормов, трубы моются водой из титанов — другое царство-государство… Маленькая тщедушная женщина в сером халате, с выбившимися русыми прядями из-под косынки, повязанной назад концами, замигала белесыми глазками:
— Ольга Дмитриевна, вы уж не сердитесь, мы без вас тут с Галиной Максимовной да Людмилой Матвеевной распорядились, — дочка вот у меня. А эта, в положении, помогать приходит, одним трудно справляться, вон их сколько у нас.
За Раисой Петровной стояли две дочери: молоденькая, лет восемнадцати, кокетливая, востренькая, и беременная, — в очках, бесцветная, как и мать. Петровна вопросительно глянула на Галину Максимовну, на Людмилу и, не поняв, чего надо еще сказать, тоже повела вдоль кормушек, над которыми жевали свои жвачки, вздыхали, пускали слюну, чего-то подбирали, нюхали коровы все той же черно-пестрой породы, заведенной после войны. И здесь над каждой висела трафаретка с именем, со сведениями, сколько дает молока, когда должна телиться.
Коровы, словно по команде, поворачивали головы за хозяйкой, смотрели умными добрыми глазами, а она шла и разговаривала с ними: «Погоди, матушка, не до тебя сейчас», «подбери, подбери, вон еще сколько осталось»…
Одна завалилась набок, оттянув опухшую ногу.
— Нарыв не дает вставать, — сказала Галина Максимовна, — ждем, когда прорвется, жаль выбраковывать, молочная.