— Вот оно что. А если это сработает? В чем проблема?
— Это не работает. Я не сказала тебе, кто надругался надо мной в Вестонвуде, потому что ты сорвешься и убьешь кого-нибудь.
Он указал на меня пальцем.
— Я знал это…
— Ты ничего не знаешь.
— Я видел, что он сделал.
— Только я могу разобраться в этом правильно. Только я могу не позволить другим столкнуться с подобным. Я просто… — Решение проблемы осенило меня так, словно по стоянке пошла трещина, впустив солнечный свет. — Я испугалась. Думала, что если расскажу об этом, то попрошу вселенную о том, чтобы это снова случилось.
Дикон опустил руки на мою челюсть и приблизился лицом к моему. Я не чувствовала себя в безопасности или заключенной, но и угрозы также не было. Я чувствовала ответственность за него, как за мужчину, за любовника, за друга, которому я была не безразлична
— Что случилось? — спросил он низким голосом, не тоном доминанта, но примерно с такой же серьезностью.
— Перед самым отъездом из Вестонвуда я пошла к ручью с ним, чтобы поговорить о снотворном, которое он мне доставал. Он изнасиловал меня. Мне было больно. Я говорила ему остановиться. Но мне нужно было выйти из лечебницы, поэтому я никому не рассказала.
— Ты сидела рядом со мной в машине сразу после этого?
Я кивнула, потупив взгляд.
— Я не пыталась закрыться от тебя.
— Кто это был?
— Не важно. — Я взглянула Дикону в глаза. — Я позабочусь об этом.
— Не могу передать тебе, что со мной делает твоя боль, причиненная другими. Ты — моя. Я выбрал тебя. Не пойти туда и не убить его… Там, откуда я родом, я бы привязал его к заднему бамперу моего джипа и волок по улицам, пока в его теле не сталось бы ни одной целой кости.
— Чтобы передать послание.
— Чтобы уберечь тебя. Здесь у меня связаны руки. Любой может взять мое, а я ничего не могу сделать.
— У меня есть выход, но я не могу волочить его по улице. Это не Африка.
— Тогда позволь мне помочь тебе.
Я сжала губы.
— Это будет донесено до общественности. Ты можешь помочь мне тем, что не станешь сходить с ума. Тебе лучше вернуться в Йоханнесбург, потому что твоя личная жизнь, скорее всего, станет достоянием всех.
Дикон опирался на одну ногу — картина мужской безупречности. Его присутствие на мерзкой стоянке делало ее еще прекрасней, но вместе с тем казалось сильным изъяном.
— Я не знаю, что меня еще волнует, кроме тебя.
Пришлось сделать глубокий вдох, потому что нужно было расширить грудную клетку, дабы в ней поместилась любовь, которую я испытывала к нему. Я никогда не понимала, зачем была ему нужна, но после этих слов почувствовала все. Покровительствуя тому, что нельзя защитить, контролируя неконтролируемое, он ставил перед собой задание настолько невыполнимое, что у него всегда хватало дерьма, которое могло удержать Дикона от собственных проблем.