Получается, сама тема экономического стратегирования сейчас неактуальна для России? Допустим, в краткосрочном периоде ничего изменить нельзя. Но осмысление горизонта в 10–20 лет — им тоже никто не собирается заниматься?
Все определяется соотношением рисков и доходов у стейкхолдеров — тех, кто реально может решать. Чтобы начались изменения, должна появиться элита, которая от этих изменений не слишком рискует, но зато много приобретает, — как это было на рубеже 1980–1990 годов. Будущего у страны не было, все это понимали, а потенциальный доход — все активы страны. Сегодня риски для элиты очень сильно перевешивают потенциальные выигрыши от перемен. Поэтому в ближайшее время об этом говорить бессмысленно. Cитуация, в которой элитам будут выгодны перемены, сложится, когда ресурсы больше не станут приносить значимого дохода.
Через 10, 15, 20 лет, может, чуть раньше или позже, должна появиться элита перемен. Но какая? Либо очень левая, которая выйдет с лозунгами «отнять и поделить». Условный Навальный объединит вокруг себя старую КПРФ и молодых силовиков, разочаровавшихся в капитализме, чтобы восстановить Советский Союз и правильно управлять оставшимися активами. Это венесуэльский сценарий. Либо генералы и полковники вместе с левыми радикалами и сочувствующими русским маршам придут к власти, чтобы создать православную республику. Это отдаленно напоминает иранский сценарий 1973 года. Либо те же самые молодые силовики, истосковавшиеся по Лазурному Берегу, пойдут за идеей, что можно упятерить ВВП и самим неплохо заработать, если пустить иностранцев. Это ближе к южнокорейскому варианту — открытая экономика, глобальные корпорации в стране, правый поворот.
Вероятность, что мы просто доживем до катастрофы, не слишком велика. Возникнет ситуация, когда для элиты потенциальный доход станет уже так мал, что они потребуют что-то наконец сделать — и что-то (необязательно позитивное) начнет происходить.
Когда это случится? Некоторые экономисты предсказывают большие трудности для российской экономики в середине 2020-х годов.
Начинаешь считать, смотришь, что происходит с ретейлом, что происходит с долей России на местном рынке, и приходишь к выводу: у нас еще на 2 года есть «плато», потом начнется спад, и еще 4–6 лет до момента, когда мы попадем в опасную зону. Это 2024–2026 годы. Но мы не понимаем запаса адаптивности нашей экономики. Мы не понимаем, что будет происходить в ее конкретных звеньях. Мы не понимаем, в конце концов, какая будет дефляция по импортным потребительским товарам. Мы цены на нефть в будущем не знаем. Мы вообще очень мало понимаем: 10 лет для экономики — это очень большой срок. Да, если все пойдет дальше, как идет сейчас, то через 8–10 лет у нас будут триггерные проблемы. Но говорить «если все пойдет как сейчас», это все равно что прогнозировать температуру в декабре на основании линейной экстраполяции графика за период январь — июнь.