Там, в шкафу-чулане и правда, находится много женских вещей. Но я замираю в недолгом замешательстве не по причине того, что пытаюсь выбрать. Просто аккуратно развешанные по цветовой гамме повседневные наряды вынуждают слишком остро и ярко чувствовать грёбанное дежавю. Ведь моя старшая сестра так делала.
Сердце сжимается болью, а я отгоняю навязчивые мысли.
Не одна Анна так поступает, в конце концов.
Однако ситуация повторяется и тогда, когда я оказываюсь у душевой кабины.
В шкафчике за зеркалом много женских мелочевок, подобных тем, что могли бы понадобиться современной девушке. А вот ни одной мужской принадлежности здесь нет. К тому же предметы гигиены и косметика расставлены с исключительным перфекционизмом.
– Чей это дом? – интересуюсь, с огромным усилием переставая пялиться на полочки с предметами.
Поскольку дверь в ванную я за собой не закрываю, то мой вопрос Маркус прекрасно слышит. Пространство дома не столь уж и велико, чтобы было иначе.
– Мой, – отзывается он.
Невольно усмехаюсь про себя, глядя в зеркало.
А чего ещё, собственно, можно было ожидать?
– Понятно, – проговариваю на автомате и прикрываю глаза.
Зажмуриваюсь изо всех сил, предельно медленно вдыхая глубже, пытаясь тем самым унять участившееся сердцебиение. И вздрагиваю, когда способность видеть возвращается. Потому что пропускаю тот момент, когда Маркус оказывается за моей спиной. Слишком близко. И только потом чувствую чужое дыхание, касающееся виска.
– Помочь? – интересуется он услужливо.
Не дожидаясь ответной реакции, мужчина расцепляет застёжку на моей шее и аккуратно стаскивает платье. Я же всё это время не могу отвести взгляда от ультрамаринового взора, отражающегося в зеркальной поверхности. В нём бушует настоящий шторм. Настолько безжалостный и разрушительный, что я невольно вновь обретаю это проклятое ощущение отсутствия равновесия, как тогда, будучи подвешенной на строп-ленте. Будто бы и не стою сейчас на твёрдом полу, а парю над смертельной пропастью. Настолько же бездонной, как и гипнотизирующий омут, в котором постепенно тону, начиная терять чувство реальности.
Мой личный яд, пропитанный соблазном…
– Анна, – произношу вслух первое, что только способно помочь мне ухватиться за настоящее и не увязнуть во всём этом странном дерьме, которое я всё чаще и чаще испытываю в присутствии англичанина. – Она жила здесь?
Грин не отвечает. Лишь приподнимает бровь в ожидании продолжения.
– Ну, вряд ли ты сам пользуешься тампонами и лавандовым маслом, – поясняю, указывая на шкафчик, в котором находится обозначенное.