Мать позволила директору побормотать что-то какое-то время, а затем вернула его к делу. Он стал беспокойным и почувствовал дискомфорт. Он сказал, что предпочел бы, чтобы замдиректора решил этот вопрос.
Моя мать отказалась. Она сказала ему, что замдиректора грубо обращался со мной, когда мне было нехорошо. Школьная медсестра видела, как он делал это. Если придется, сказала моя мать, она была готова разговаривать с адвокатом. Ей бы этого не хотелось, но придется.
Директор не видел причин, по которым дело могло дойти до этого. Ведь не было ничего особенного, кроме одного ругательства.
– Он не делал этого, – сказала мать.
Директор осторожно, даже как-то неохотно, упомянул свидетельства двух дружков. Моя мать повернулась ко мне и спросила, говорили ли они правду.
– Нет, мам.
– Он не лжет мне, – сказала моя мать.
Директор заерзал. Казалось, он был готов исчезнуть куда-нибудь.
– Ладно, – сказал он, – здесь произошло явно какое-то недоразумение.
Моя мать подождала.
Он перевел взгляд с нее на меня и обратно на нее.
– Что мне делать? Просто оставить это вот так?
Когда мать не ответила, он сказал:
– Хорошо. Как насчет двух недель?
– Двух недель чего?
– Отстранения от занятий.
– Отстранить на две недели?
– Тогда одну неделю. Уберем одну. Так будет более справедливо?
Она нахмурилась и ничего не сказала.
Он посмотрел на нее умоляюще.
– Это не так уж и много. Всего пять дней.
И затем добавил неожиданно:
– Ну ладно. На этот раз я оставлю все как есть. Тем лучше для тебя, – добавил он.
Уроки уже закончились, когда мы вышли из кабинета директора. Мы шли по пустым коридорам, наши шаги отдавались эхом между длинными рядами шкафчиков. У меня все еще болел живот. Спазмы становились сильнее, когда я начинал двигаться, и на обратном пути я нырнул в уборную. Уборщик уже был там и стер мою надпись.
Матери было поздно возвращаться на работу, так что она пришла домой рано, вместе со мной. Мэриан учуяла какую-то историю и устроила матери настоящий допрос, пока та все не рассказала. Мы сидели за кухонным столом, и, пока мать говорила, Мэриан смотрела на нас по очереди, то на меня, то на нее, резко мотая головой, будто пытаясь вытряхнуть из нее воду. Затем ее глаза остановились на мне и больше не двигались. Когда мать подошла к концу, снова вся в негодовании по поводу того, как со мной там обращались, Мэриан попросила меня оставить их наедине.
Я слушал их разговор из гостиной. Мать сначала спорила, но Мэриан убедила ее. На этот раз, с божьей помощью, она собиралась открыть матери глаза. У Мэриан не было всех улик против меня, но достаточно, чтобы вступить в борьбу, и она со всем рвением бросилась в это, ударяя по каждой ноте в песне о моих злодеяниях.