Томас (Брыков) - страница 69

Вот и «кольцо». Остановка, ларек и за ним круглая тумба для афиш, похожая на старуху в нищенских лохмотьях — вся такая в бумажных обрывках — не разобрать, что написано. Томас присмотрелся к объявлениям с неровными нижними краями. Продам-куплю-пропала кошка. На поблекшей, выгоревшей на солнце афише угадывалась картина витязя, стоящего перед камнем. Какая ирония. О да! Налево пойдешь — на бульвар попадешь. Там деревья, травка, в тени девушки на скамейках книжки читают, мороженое кушают. Направо пойдешь — ждёт тебя работа тяжкая, неблагодарная...

Куда: домой или на галеры?

Вдруг одинокой звездой загорелась мысль, а может не спешить? Это раньше в молодости, не страшась возможных неудач, он бросался в схватки с судьбой, но в его нынешние годы пора бы уже остепениться. Томас по прошлым своим делам знал, что чистенькие, как консервированные банки с грибами — никогда не знаешь, что тебя ждет после сытного обеда. Но в случае с Катей-Катериной, в этот самый миг он уже догадывался, что здесь не стоит копать глубоко. Лишние слова, поступки, движения будут только усложнять решение поставленной перед ним задачи. От него Тоня не ждет подвигов. Рядом постоять, за ручку подержаться — этого ей хватит с походом, само присутствие Томаса всё сделает за него.

Тихоня закрыл глаза, прислушался к шуму ветра в кронах, бегу ветров, течению подземных рек, скрежету мира в мертвой пустоте. Попросил, подождал, и прочерки через миг превратились в понятную только ему одному вереницу образов.

Росла Катя умной, сообразительной, в меру воспитанной девочкой. Папа, мама, деда, баба — как у всех. Всё как у всех. Брат младший и сестра. Старшая. По хозяйству с детства всё умела. Садик, школа, а потом институт. Пионерские лагеря летом. Новый год и апельсины. Черчение — хорошие оценки. Значит, усидчивая. Литература. Читать любила. Кино по выходным с подругами. Красивая жизнь на белой простыне. Льющийся из аппарата луч, воплощающий самые светлые мечты.

Таких девочек тысячи...

В четырнадцать расцвела. Пополнела. Грудь налилась, бедра округлились. Влюбчивая стала. Первый засмеял. Глупый мальчишка. Они в четырнадцать все тупые. Простила. Второй. Это уже в пятнадцать. Он был старше. Стеснительный, но целоваться после дискотеки любил. Больше — ни-ни. Да и она боялась. В шестнадцать страх прошел. В один день, она уже не помнит какой, всё изменилось. Струя воды. В душе. И мир стал иным — обрел ясность и смысл, при этом явив смирение перед неотвратимостью смерти, ведь узнав, ради чего рождены женщины, её детство умерло. С того дня предательское томление стало изматывать её тело. В глазах появился блеск. Мужчины с опытом его сразу замечают. Нюхом чуют. Стала податлива, как теплый воск — погладят по голове, готова в обморок упасть. В бригаде отца нашелся один. Выманил домой. В первый раз раззадорил, довел до беспамятства и остановился, — мол, не могу, нельзя, ещё маленькая. Три дня она с ума сходила — нервы выгорели до пепла; голова, как ватой была набита — ничего не соображала. Странно, но домашние не замечали, не догадывались, что с дочкой-внучкой-сестрой происходит. Когда все заняты собой, разве есть кому дело до отражающейся в девичьих зрачках битвы жизни со смертью? Победила Природа. Пришла сама. Отдалась. Сначала он обрадовался, что правильно всё рассчитал. Ему льстила девичья покорность, заискивающая нежность. Он упивался ощущением полной власти, но... Стоило ему войти — о, он был нежен, опытен и мастеровит в ласках, — как она начала кричать. Задыхаясь, закатывая глаза. До судорог, алых пятен на щеках и шее... Он испугался. Думал, что она сошла с ума. Хотел остановиться, но она не дала — обхватив руками и ногами, вцепилась клещом. Долго приходила в себя. Шла домой шатаясь. Он запаниковал. Стал её избегать, но она приходила по вечерам к его дому и застывала напротив ворот, чтобы он её увидел. Покорялся. Таясь от соседей, открывал ей калитку. Его только вначале пьянила девичья чистота и нежность, стыд и красота, но он уже знал, что за всем этим прячется звериный напор любовного безумия. Перемена не завораживала, а пугала. Он был слишком труслив, чтобы выдержать её страсть. Рассчитался и уехал на север. Она приняла его бегство. Смирилась. Нашла в себе силы укротить Природу, доведя пылающий в её чреве огонь до тлеющих углей. Закончила школу. Поступила в институт. В колхозе работала за троих. Как все первокурсницы с остервенением долбила латынь, английский, зарубежку... Спала мало, читала много, ела что придется, нервничала по пустякам, но на серьезное не обращала внимания... Однажды, во время репетиции концерта к Новому году, где она должна была петь под гитару что-то из Окуджавы, к ней подошел Он. Длинные ресницы. Черные усики. Лицо таинственное, изможденное, загадочное, с прозрачной кожей и угревой сыпью на висках. Арамис из «Трех мушкетеров». Взял её за руку и, ни слова не говоря, отвел к себе в общежитие. Уложил на постель, даже не поцеловав. Она не сопротивлялась — ей было самой любопытно, что случится? Раскрылась. Отдалась.