Бабушка уже не выглядела чопорной и строгой, какой показалась Кольке сначала.
— Дай-ка хоть поглядеть на тебя, дитятко! Ой! — прижала она руки к груди. — Как же это, Филимон? Витенька наш в малолетстве!
— Нестеровых трудно спутать, — с суровой теплотой повторил дедушка знакомую Кольке фразу.
Бабушка Дуня торопливо вытирала глаза, стараясь скрыть слезы.
— Скидай сумочку, Николашенька, разболокайся. Дай-ко подсоблю.
Кольке было неудобно: Авдотья Петровна стягивала с него куртку, расшнуровывала ботинки.
— Радость-то какая, — без конца повторяла она. — Ужин я вам спроворю. Умывайся, Филимон. И ты, Коленька, умывайся… Рушник чистый побегу достану…
Бабушка не ходила, а летала по избе, быстрая и легкая.
Наконец она вздула керосиновую лампу, и кухня осветилась неярким желтым светом.
Из переднего угла на Кольку смотрели, задумчиво и печально, лики святых.
«Иконы!» — удивился он. Ему приходилось их видеть лишь в музеях.
За печкой умывался дедушка Филимон, фыркая и покряхтывая от удовольствия.
Колька мылся плохо: болело искусанное лицо. Ужинал он тоже без охоты. Похлебал из одной миски с дедушкой простокваши, а к соленым хариусам и к яичнице не притронулся — мучила жажда. Зато чай с леденцами пил с наслаждением.
Бабушка провела Кольку в соседнюю комнату, уложила в постель:
— Спи с богом. В этой кроватке наш Витенька спал… Она всхлипнула, подоткнула Кольке под ноги одеяло и, неслышно ступая, вышла.
Колька и дома не пользовался таким вниманием. Открыл глаза — над ним бабушка Дуня, ласковая, сияющая.
— Проснулся, Николашенька? Личико-то опухло. Может, маслицем смажем?
Только он умылся, бабушка тут как тут, с полотенцем. Не успел Колька причесаться, ласковый голос зовет:
— Николашенька, беги-тко, с пылу, с жару, горяченьких…
Бабушка Дуня ставит перед ним тарелку пышных, румяных оладушек, влюбленно смотрит, как он с ними расправляется, пододвигает блюдечки с топленым маслом, с янтарным, прозрачным медом:
— Кушай, кушай на здоровье. В дороге, видать, уморился, дитятко…
Когда Колька вышел во двор, его распирало довольство. Чудом красоты показалась ему огромная свинья, блаженно развалившаяся на земле. Возле ее розового живота визжали и хрюкали прехорошенькие поросята. Малыши дрались и ссорились из-за сосков.
Двор был просторный и чистый, почти сплошь выложенный серым плитняком.
Под навесом дедушка Филимон обтесывал топором деревянные вилы-тройчатки. Собаки внимательно наблюдали за работой хозяина. Серая лежала на брюхе, положив морду на вытянутые лапы, черная сидела с высунутым языком и тяжело дышала.