— Экий дурной характер у реки — то глубоко, то курице по колено, а бороться с течением везде трудно, — проворчал Филимон Митрофанович, причаливая к берегу.
За ним вытянул лодку на галечник Евмен Тихонович.
— Перевалили горушку, верхолазы? А мы-то ругали себя, зачем пустили ребят на такой риск, — сказал дедушка. — Привал, други. Передохнем малость, чайком побалуемся. Ну-кось, промыслята, потрясите смородинки.
Надюшка достала из лодки берестяной кузов — чуман, махнула Кольке.
Кольке никогда не приходилось видеть такого обилия черной смородины. За скалой, среди камней, кудрявились низкорослые кусты. Никем не огороженный, никем не опекаемый, простирался перед ними смородиновый сад. Невиданное зрелище вызвало у Кольки безотчетный смех, ликование. Он метался в восторге от куста к кусту:
— Надюшка, сюда, здесь больше! Надя, вот где ягоды!
— Ты ешь. Тут ее немного, дальше не то увидишь.
Девочка поставила чуман на землю и резко тряхнула куст. Посыпались крупные, как вишня, черные ягоды.
— Что ты делаешь! Разве так можно! — возмутился Колька.
Надюшка не подбирала с земли отличные ягоды, давила их ногами, направляясь к следующему кусту.
— Эх, тюха-матюха! — развеселилась девочка. — Кому они нужны? Все одно никто не соберет, поспеют — ссыплются.
Усевшись на камень, она зачерпнула из чумана горсть ягод и отправила в рот.
— Ешь! Так быстрей.
Опорожнив чуман, ребята посмотрели друг на друга и прыснули со смеху: щеки у обоих были вымазаны ягодами.
Затем они потрясли еще несколько кустов и вернулись к костру с полным чуманом.
Дедушка высыпал смородину в котел с бурлящим чаем, подавил ягоды ложкой, опустил несколько кусков сахара.
— Вот и начали охотницкое столование: утром чаек, в полдень чай, вечером чаишше!
Чай скорей всего можно было назвать морсом. Попивая из большой эмалированной кружки, дедушка заметил:
— Скоро гора Изюбриная. Водится дичь в этих местах. Позапрошлым летом Кочкины на двадцать тысяч изюбриного мяса и сохатины из-под полы в Сахарове продали.
— Послушай, Митрофаныч, у вас в курьях, помнится, сохатый ходил, словно во дворе. Куда подевался? — спросил Евмен Тихонович.
— Известно куда. Вытравили. Пимен Бобылев по сей день в контрах с Кочкиными. Праведный старик. Жалобы писал на них. Заглохло, однако, дело. Расследовать поручили лесообъездчику Петьке Донченко. Приехал, заночевал у Тимофея Кочкина. Утром на коня еле водворили, сам и стремя найти не мог. А подсудное дело намечалось. Старик Кочкин все ближние курьи петлями огородил. Куда ни шагни — петля. Изюбрей тоже выбиваем. Ежли бы только по лицензиям или, например, убил охотник зверя себе на еду. А то ведь гробим где надо и где не надо, лишь бы на мушку угодил…