Скоро он выяснил, что в Опалиху Филимон Митрофанович прибыл не в автобусе и не на поезде. Ведь путь из Бобылихи лежит не через города. Бобылиха-то вон где она, на самом краю района, с юга. За ней, куда ни кинь, на сотни километров — горы, тайга… Добрался дедушка Филимон до Опалихи на плотике. Как? Проще простого. Связал плот из бревен и поплыл вниз по реке. Возвращался с весенней путины, собирался дойти только до поселка Сахарово, куда бобылихинские рыбаки поставляют рыбу. Но дома узнал, что приезжал племянник. Избрали его председателем колхоза. Поэтому из Сахарова Филимон Митрофанович спустился ниже, в село Нестерово. А в правлении колхоза ему сказали, что новый председатель уехал навестить семью. Вот и приплыл дед в Опалиху.
Колька вскипятил чай, принес шоколадные конфеты, кекс, печенье. Потом он предложил дедушке отдохнуть с дороги. Однако тот отказался прилечь на диван. Обошел на цыпочках комнаты, оглядел обстановку.
— Богато живете… У нас тебе будет непривычно.
Может быть, Филимон Митрофанович собирается взять Кольку с собой в тайгу? Это было Колькиной мечтой. Он принялся убеждать дедушку, что тоже равнодушен к диванам, рассказал, что на свою кровать для жесткости положил доски и каждое утро обливается холодной водой.
Но Филимон Митрофанович ничего не осуждал, напротив — ему пришлись по душе и квартира и мебель. А больше всего он восхищался книгами.
Отцовское богатство не умещалось в кабинете. Книжные шкафы теснились во всех комнатах. Сквозь стекла проглядывали красные, синие, серые, зеленые корешки с золотым тиснением. На книги ежемесячно тратились крупные суммы. Даже у Кольки было около сотни детских книг.
Это произвело на деда особое впечатление. Он позвал Кольку на крыльцо, вынул черный сатиновый кисет, свернул цигарку и с удовольствием пустил фонтан едкого дыма.
— Сколько же ты, внучок, книжек перечитал?
Что-что, а с книгами Колька был дружен, перечитал их множество. Гость внимательно слушал и довольно покачивал головой.
Родители появились внезапно.
— Дядя! — крикнул отец.
Дед зачем-то снял с головы шапку, обнажив большую залысину, окруженную скобкой редких серых волос.
Они обнялись.
— Слаб я стал. Чуть что — в слезы, — пожаловался дедушка Филимон, вытирая глаза рукавом рубахи. — И то сказать, двадцать годов не виделись.
Дедушка торжественно, троекратно поцеловал Колькину мать:
— Здравствуй, матушка Полина Николаевна. — И, видя, что она спешит на кухню, остановил: — С закуской не торопись. Покормил меня внучок, приветил. Постучал я к вам — он в дверях. Не признал меня спервоначалу, оробел. А я глянул — сердце зашлось. Ни дать ни взять Данила! Ровно два груздя — большой и маленький… А тебе грешно, Матвей! Уехал, забыл. Есть ли ты на свете, нет ли тебя — неизвестно.