– Нет, – возразил Лоуренс. Легкая дрожь пробежала по его спине. – В Египетском музее покоится тело, но не Рамзеса! Взгляни на орнамент, на печать! Во времена Клеопатры никто не умел писать древние иероглифы. А эти письмена превосходны и сделаны рукой мастера – как греческие и латинские.
Жаль, что здесь нет Джулии, с грустью подумал Лоуренс. Его дочь Джулия ничегошеньки не боялась. Эту минуту она оценила бы как никто другой.
Пробираясь по тропинке обратно, расталкивая назойливых репортеров, он чуть не упал. И снова вокруг него замерцали вспышки. Фотографы ринулись к мраморной двери.
– Пусть рабочие продолжают копать! – крикнул Лоуренс. – Я хочу, чтобы они добрались до порога. Сегодня вечером я намерен войти в гробницу.
– Лоуренс, не следует так торопиться, – предостерег Самир. – Может, там внутри нечто такое, что не нужно выпускать наружу.
– Ты меня поражаешь, Самир, – ответил Лоуренс. – Десять лет мы рыскали среди этих холмов в ожидании подобной находки. Эта дверь была замурована две тысячи лет назад, и с тех пор ни один живой человек не притрагивался к ней.
Разозленный, он прорвался сквозь толпу окруживших его репортеров и попытался преградить им дорогу. Пока эту дверь не откопали, ему необходимо было уединиться в тиши своей палатки. В том возбужденном состоянии, в котором он пребывал, Лоуренс нуждался в своем дневнике, единственном добром советчике. Только сейчас он почувствовал, как доконала его дневная жара.
– Леди и джентльмены, пока никаких вопросов, – вежливо сказал Самир. Верный Самир, как всегда, защищал Лоуренса от реального мира.
Стратфорд поспешно спускался по неровной тропинке, то и дело подворачивая ногу, морщась от боли и с прищуром глядя вниз поверх мерцающих фонарей на мрачную красоту освещенных палаток под фиолетовым вечерним небом.
Скоро он добрался до спасительной зоны своего походного стола и стула. Только одно расстроило его – взгляд стоявшего поодаль и лениво наблюдавшего за ним племянника Генри. Генри – такого неуместного и нелепого здесь, в Египте, такого жалкого в своем аляповатом белом полотняном костюме. Генри – с неизменным стаканом шотландского виски в руке, с прилипшей к губе неизменной сигарой.
Несомненно, Маленка была с ним, женщина из Каира, исполнительница танца живота, которая отдавала британскому джентльмену все заработанные деньги.
Лоуренс и так никогда не забывал о Генри, но то, что сейчас племянник путался под ногами, просто выводило его из себя.
В благополучной жизни Лоуренса Генри оказался единственным настоящим разочарованием – человек, не интересующийся никем и ничем, кроме игорного стола и бутылки. Единственный наследник стратфордских миллионов, которому нельзя было доверить даже банкноты в один фунт.