Луч яркого летнего солнца ударял в них, Как в непроницаемую плоскость, и отражался гораздо ярче в ближайшей грязной луже.
Войдя в калитку, молодой подмастерье стукнул два раза в левую дверь. За утлыми досками ее послышался шорох, затем чей-то кашель и, наконец, тяжело шлепающие старческие шаги.
На пороге показалась толстая обрюзглая старуха, с лицом когда-то интеллигентным, а в эту минуту представляющим бесформенную массу морщин и отеков.
— A-а! Андрей Иванович!.. Пожалуйте, входите, батюшка! — засуетилась она. — А Алеша еще спит… вчера пришел поздно, да вы разбудите, если нужно что! Вам он всегда рад…
Боже мой, что это было за существо эта старуха!
Видали вы когда-нибудь старую всклокоченную собаку с отрубленным хвостом, бегущую посреди панели, неизвестно куда и зачем. Она смиренно движется вперед навстречу своей участи, тряся лохмами и пугаясь на пути всего, не исключая собственной тени.
Когда-то она была добрым, породистым псом; она и теперь добра, но уже боится ласки, точно так же как и метлы дворника.
Старуха, отворившая дверь Андрюшке, и фигурой, и выражением напоминала эту забитую взлохмаченную собаку. Это была мать Алешки, существо, какой-то рабской любовью сцепленное с своим детищем, много раз судившимся за кражи, сидевшим в тюрьме и продолжающим красть поныне. Впрочем, последнее время проделки эти были менее выгодны и удачны, чем прежде, а потому и герой их обретался в бедности. Ей, этой старухе, когда-то набожной и честной, теперь уже начинало казаться, что кража есть промысел, и она несколько раз мысленно желала детищу своему украсть поудачнее. Авторитет сына, как это часто бывает, всецело подавил ее, и чем более она обезличивалась как существо чувствующее и мыслящее, тем фанатичнее загоралась любовь в ее старом сердце к своему единственному детищу.
Чем и как она жила с ним, что терпела от него, трудно передать.
В настоящую минуту к сыну ее пришел товарищ — сын почтенного Ивана Ивановича Курицына, которого она стороной знала, и это льстило ее самолюбию. Правда, она слышала, что этот «сын» украл что-то и сидел в исправительном доме, но тут воспоминания ее и тенденции путались, и она переставала рассуждать, обдумывая только, насколько этот визит может быть полезен ее Алешеньке, который, проснувшись, будет непременно требовать у нее денег на похмелье. А где она возьмет? Может быть, вместо того чтобы начать требовать у нее и оттаскать в заключение даже за ее жиденькую седую косу, он как-нибудь сойдется на этот счет с посетителем и сегодня она отдохнет.
— Пожалуйте! Андрей Иванович! Пожалуйте вот сюда! — суетилась она, отворяя дверь в комнату из темных, смрадных сеней.