— Она забыла часть про «для мужчины с таким маленьким членом», — спорит
Пенелопа.
Наклонившись вперед, касаюсь большим пальцем ее нижней губы и говорю
вкрадчиво.
— Глупышка, ты чертовски хорошо понимаешь, что это не правда, и знаешь, как я это
понял? По тому, как широко был открыт твой ротик, когда ты в первый раз увидела мой
член, как в твоих глазах заплясали бесята, и как ты закричала, когда я вошел в тебя. Не
говоря о том, как мой длинный мощный член входил в тебя толчками и достиг того
местечка, чего я верен, не сделал ни один другой мужчина.
Ее дыхание тяжелое, взгляд стеклянный, пока мои пальцы гладят ее шею.
— Ты помнишь это? — спрашиваю. — Вспоминаешь, как хорошо было, когда я
наполнял тебя, задевал твои чувствительные окончания? Сначала медленно, затем быстро, пока ты не переставала пульсировать? Ты помнишь это?
— Нет, — отвечает, едва шепча.
— Лгунья, — я наклоняюсь к ней еще немного, моя рука на ее ноге, поднимается выше
по обнаженному бедру. — Ты думаешь о том, как мой язык ласкал твой сосок, как мое тело
возвышалось над твоим, как мое имя соскальзывало с кончиками твоего языка, когда ты
кончала. Ты не можешь перестать думать об этом, вот почему ты покраснела и возбудилась
сейчас.
— Я не возбуждена, — лжет Пенелопа. Это очевидно. Ложь написана у нее на лице.
— Докажи.
— В этом нет надобности, — она скрещивает руки на груди в защитном жесте.
Я всегда прав, и ни за что она не обыграет меня на моем же поле. Время поднять
ставки.
Опускаясь на колени, располагаюсь между ее бедер, раздвигая ноги, и с губ Пенелопы
слетает «ах». Я приподнимаю ее ноги, чтобы они оказались по обе стороны моей груди. Она
без трусиков, и я могу видеть ее нежную плоть, и по тому, как она блестит от возбуждения, я понимаю, что прав.
— Чертова лгунья, — говорю, прежде чем мой рот захватывает ее сосредоточие
наслаждения.
Я жду, что она начнет бороться со мной, закричит, чтобы оставил ее в покое, но вместо
этого Пенелопа падает на спинку дивана, и все ее тело расслабляется, кроме комочка нервов
под моим языком.
Устраиваясь поудобнее, держу ее ноги и продолжаю доставлять удовольствие, не
заботясь о том, что Пейдж прямо через стенку, которая по толщине напоминает бумагу.
Я провожу кончиком языка вдоль ее клитора, едва касаясь, сводя Пенелопу с ума, отчего она начинает ерзать. Вот тогда я погружаю язык немного глубже, но все еще только
кончик. Мягкий долгий стон срывается с губ Пенелопы, воодушевляя меня продолжать.
Я отстраняюсь и говорю ей хрипло: