Так я прошел километра три до развилки, от которой направо через поле шла такая же хорошая дорога к невысокому холму, на южной стороне которого виднелись какие-то развалины, заросшие крапивой. Когда я подошел, оказалось, что это каменный фундамент небольшого дома и остатки дымовой трубы. Я обошел вокруг него. Рядом с фундаментом был холмик с обвалившимся входом — погреб. Трава подле него росла редкая. Я разглядел в ней перья одичавшего чеснока, выкопал их ножом и положил в рюкзак — пригодятся для ухи! Не найдя больше ничего съедобного, я пошел дальше по дороге. Она как раз вела к сопке, на которую я решил подняться, чтобы оглядеться.
Заброшенные поля чередовались перелесками. Опять попадались заросшие развалины. Надо всем этим светило неяркое северное солнце, дул легкий ветерок. И тишина! Мне стало тоскливо от вида этих пустых мест, когда-то населенных трудолюбивыми людьми.
А то, что они были трудолюбивыми, не подлежало сомнению. Такие дороги, такие поля, такие гати! Ничего подобного у нас я не видел. Это не Россия! Я понял, что эти места раньше принадлежали Финляндии, и задумался: а что стало с людьми, которые жили здесь? Успели они уехать отсюда — или их раскулачили и сослали куда-нибудь в Сибирь? Оставить их жить здесь советская власть не могла, потому что результаты их деятельности были бы самой наглядной антисоветской агитацией.
Так, старыми дорогами, петлявшими между озер, я шел на запад, к намеченной сопке, пересекая вброд небольшие речки. Только в одном месте мост через речку почти уцелел. Сделан он был на совесть. За этим мостом сквозь деревья проглядывало озеро, по которому плавали два лебедя. И здесь со мной что-то произошло. Видимо, под влиянием длительного и утомительного похода, холода и голода, постоянного напряжения, вызванного необходимостью скрываться, и отсутствия общения с людьми во мне возобладали какие-то древние и дикие инстинкты. Всё, что последовало далее, до определенного момента происходило словно в каком-то странном сне. Взяв в руки ружье, я начал медленно подкрадываться к берегу.
Лебеди находились метрах в семидесяти от меня, недалеко от берега, и плыли в мою сторону. Они по очереди глубоко окунали голову в воду и что-то ловили. Один из лебедей поплыл к берегу, и кусты почти скрыли его. Я переместился, едва дыша, с ружьем наготове — и снова увидел лебедя. Второй подплывал к нему. На этом расстоянии бить лебедя картечью из моего ружья было бесполезно, и я решил стрелять из мелкокалиберного ствола. В этот момент из моей головы вылетели все мысли, кроме одной: нужно задержать дыхание, чтобы не промахнуться! Оба лебедя замерли неподвижно, как мишени, и глядели в мою сторону. Я прицелился в зоб того, что покрупнее, и медленно нажал спусковой крючок. Шея лебедя упала в воду, как палка. Второй лебедь издал крик и шарахнулся в сторону, но спустя несколько секунд подплыл к подстреленному лебедю и стал кружить возле него. Я вскочил и, всё еще пребывая в состоянии дикого охотничьего азарта, рванул к лебедям. Но уже на бегу стоявшее перед глазами марево так же неожиданно исчезло: у меня возникло чувство вины и содеянной глупости. Зачем я это сделал? Конечно, мне требовалось мясо при таком расходе сил, но ведь я же не помирал с голоду!