— Я с твоим сотником поговорил, он мне говорит, что более достойных бойцов в его сотне нет, да может так оно и есть. Но понимаешь… — Бахарев морщится словно от невкусного чего то, — не вовремя всё это сейчас. Не ко времени.
— Ну что ж, — говорит Аким, — раз так, то отменяйте приказ. Авось не в первый раз, в третий уже…
— Да причём тут «отменяйте», — снова морщится есаул, — просто среди казаков стали говорить, что звание тебе дали, когда траур по убитым тобою однополчанам ещё не прошёл.
— Мне звание не давали, мне его присвоили, — холодно говорит Аким. — И в приказе сказано «за безупречную службу».
— Да, да, да, — есаул даже руки поднял, словно сдавался, — так всё, так. Но казаки хуже баб стали, языками треплют, как помелом машут. Вот если бы дождались окончания следствия и тогда всем бы рты заткнул.
— И что ж теперь делать? — Аким даже не знал, что и сказать.
— Как твой бок, как рука? — вдруг спросил Бахарев.
Тут Аким и пожалел, что не остался в госпитале. Но делать было нечего, и он сказал:
— Да нормально.
Для наглядности пошевелил пальцами.
— Это хорошо… Слушай, Саблин, вот, что я тебе скажу, чтобы поунять весь этот трёп, ты давай, запишись завтра в сводную сотню охотником, добровольцем запишись. Запишешься туда урядником, после уже никто болтать не будет.
— Так мне ж через восемь месяцев только в призыв! — говорит Саблин, уже всерьёз жалея, что выписался раньше времени.
— Да нет, — есаул махнул рукой, — какой призыв, сотню собираем в помощь двум степным станицам. Понимаешь, таких дождей старики отродясь не видали, вся степь в болото превращается, сплошная вода. Две станицы: Карпинская и Нагаево, знаешь, где они?
— Нет, — отвечает Саблин, он и вправду не знал.
— Двести двадцать вёрст от нас на юго-восток, к Енисею, там ложбина, станицы в ложбине стоят, так всю ложбину водой заливает, эвакуировать их нужно, просили помощь. Сами не справляются, и транспорта у них мало, и людей. А дома и хозяйство бросать не хочется людям, сам понимаешь. Вот мы решили послать сводную сотню. Помочь погрузиться да на сухой всё перевезти. Ну, вот и собираем охотников.
Саблин молчит, он даже думать не хочет, как об этом жене сказать.
— Сходи, Аким, — просит Бахарев, — делов-то на три дня. Ну, может, на четыре. А злые языки прищемишь.
— Ну, что ж, схожу, авось работа не велика, но вы с женой моей поговорите, — произносит Саблин с надеждой. — Скажите ей, что это приказ.
— Не-не-не, — есаул опять поднял руки, — вот это уж — нет, брат, лучше не ходи тогда. Я с вашими бабами говорить не буду, желания никакого нет, я на похоронах недавно наговорился. Они ж у вас одна злее другой, не бабы, а сколопендры степные, вам я и приказать могу, и попросить, а с бабами вашими что? Попрошу — она меня пошлёт, а прикажу, так пошлёт ещё дальше. Нет-нет. Это ты сам давай, сам.