Сердце холодеет, останавливается. Нет, не в Москву этот дилижанс едет. Не в Петербург. Не в солнечную Италию, не в рай земной. Рай? Совсем даже наоборот…
Белёсое, словно заплесневелое лицо кассира оплывает свечкой. Из-под одной личины проступает другая: Суровый умер так же, как и кассир, сглотнув пулю. А вот уже и отец, убитый Суровым, глядит на Мишу с укоризной, обнимает Оленьку, несостоявшуюся свою невестку. И снова кассир, и опять Суровый, и вновь отец… Кто есть кто? Нет разницы, стонут мертвецы, нет ни для нас, ни для тебя, Михаил Хрисанфович! Шепчут, бормочут, таращат лупатые жабьи глаза, разевают широкие безгубые рты. Бормотание сливается воедино, крепнет лягушачьим хором:
– Брекекекс!
– Брекекекс!
– Брекекекс!
Не дилижанс это – колодец! Затхлая вода, склизкие стены уходят ввысь – не достать до края, не выбраться! Объяли Мишу Суходольского чёрные воды до души его, льдом сковали члены. Насмешничают: вздохни! вскрикни! выгреби к свету! Да и где тот свет? Там же, где и всякий тот свет… Тянут во мрак, на дно, в погибель вечную. Торжествуют:
– Брекекекс!
– Брекекекс!
– Не дамся! Прочь! Сгиньте!
Отчаянным рывком Клёст выдирается из хватки настырных рук, из чёрного холода, затхлой воды. Нашаривает колодезную цепь, вцепляется в неё. Край сруба прыгает навстречу, Миша хватается за него. Пальцы скользят, ногти оставляют глубокие борозды в сыром крошащемся дереве. Дверца распахивается (дверь?!), Миша переваливается через порожек (край?!), без сил рушится в глубокий пушистый снег…
Вырвался!
* * *
Чёрная громада дилижанса замедлила ход. Остановилась. Подсвеченная моргающим фонарём, над ко̀злами вознеслась непомерно длинная, зловещая фигура. Обернулась, вглядываясь в метель.
«Не смотри! – твердил себе Миша, лёжа в снегу на обочине. – Отвернись! Увидит, возвратится, заберёт с собой…»
Твердить он мог, заставить себя отвернуться – нет.
Ямщик вглядывался в пургу из-под руки. Вертел башкой, ища строптивого беглеца. Охристыми бликами сверкнули глаза под козырьком ладони. Глаза? Стёкла пенсне. Усы, каракулевая шляпа, пальто… Фраер из «Астраханской»! Тот, что к Монне направил. Тот, что являлся в кошмарах.
Бес, как есть бес!
Миша сунул руку за пазуху, нашарил спасение, сжал в ладони нательный крестик. Фигура беса опала, съёжилась… Сгинула.
Ну же! Уезжай!
Топот, скрип. Сквозь метель проступили зыбкие силуэты трёх всадников сопровождения. Лошади переставляли ноги с костяным стуком. Не лошади – скелеты! И в упряжке дилижанса – такие же.
Три всадника. Четвёртый – на козлах.
Огромный чёрный катафалк тронулся с места. Приоткрылась боковая дверца – та, откуда, сорвав стопорный крюк, выпрыгнул Клёст. Выглянув наружу, мёртвый кассир ухмыльнулся Мише. Размахнулся, швырнул в ночь саквояж с деньгами, забытый в салоне. Саквояж упал в снег, едва не разбив Мише голову. Дверца захлопнулась, катафалк растаял в буране.