… Как ни крути, а хорошо сказано. Но главное верно: тогда, почти два года назад, в небесах Республики собиралась неслабая гроза очередного политического кризиса. Впрочем, всего лишь одного из многих, да еще и при живом Ильиче, что уже совсем немало. Нынче же, если не прибегать к вычурным эпитетам, наступило неожиданное затишье. Перед бурей или, напротив, после грозы, покажет время, но
coup d’е́tat[35] Каменева и Сталина провалился. Смены политической власти не произошло – Фрунзе, Сокольников и Рудзутак аккуратно, но твердо поддержали Троцкого и Серебрякова – и Кравцов неожиданно получил округ. Возможно, лояльность Макса не обсуждалась, поскольку принималась по умолчанию, но так на самом деле сложились обстоятельства. Куда он, на хрен, денется с подводной лодки? Оттого, по-видимому, и Серебряков выглядел более чем дружественным, но вот Григорий Еремеевич Евдокимов – секретарь Ленинградского губкома – смотрел зверем, словно не только доподлинно знал, что Кравцов – «вражина», но и догадывался, кто на самом деле уложил в дубовый гроб его любимого патрона и бывшего питерского вождя по совместительству.
А вот Молотов, о близости которого к Сталину не знал только «ленивый и нелюбопытный», как ни в чем не бывало, зазвал на обед, где Полина и Рашель устроили диспут о НЭПе и партийной этике и на этой почве едва ли не сразу подружились. Хотя и не сошлись во мнениях ни разу. Рашель отстаивала точку зрения Троцкого о роли финансовых инструментов в управлении хозяйством Республики, а Жемчужина склонялась – вероятно, не без влияния супруга – к директивно-распределительной системе, составлявшей ядро позиции левых. Сталин и Каменев резко выступали против расширения экономической экспансии капитала, грозившей, по их мнению, скорым политическим – и, возможно, даже военным – выступлением против власти Советов. И вполне справедливо указывали на расцветшую в последнее время «устряловщину»[36], не говоря уже о «возвращенчестве» и заигрывании со спецами. Признаться, во всем этом для правоверного коммуниста, и впрямь, виделись признаки пораженчества и ощущалось отступление от идеалов, включая моральное разложение, комчванство и рвачество. Но следовало иметь в виду, на что и указала в ходе «острой, но конструктивной дискуссии» Рашель Кравцова, что построение социализма в одной отдельно взятой стране[37] – не есть дело простое и понятное с первого взгляда. Пути развития революции в бедной, неграмотной, да еще и разоренной войной стране, не прошедшей к тому же наподобие других европейских государств горнила модернизации, оставались неведомыми и представлялись, как минимум, неоднозначными. Так что женщинам было о чем поговорить, но вот мужчины ограничились обсуждением сухой прозы жизни. Северная Коммуна являлась ведь, как ни крути, индустриальным сердцем Союза ССР, и кому, как не председателю Совета Народных Комисаров Северной Коммуны Молотову было знать о том, как «бьется» это сердце.