Я чувствовала себя в безопасности среди этих шумных толп, но вскоре ко мне вернулся страх. Клавдий наверняка узнал о моем побеге и принял его за доказательство вины. Не был ли рабочий в доках, которому я заплатила за то, чтобы он вернул кобылу Лаэрту перед отплытием, шпионом Клавдия? Что, если Горацио видели вместе со мной и заставили сообщить о моем местонахождении? Или, если он отказался это сделать, его посадили в тюрьму в Эльсиноре, или, хуже того, убили? Что, если Клавдий обнаружил пропажу золота? Если Элнора заметила пропажу моих вещей, или Лаэрт доложил, что кто-то взял вещи отца, не усомнятся ли в моей смерти и не раскроют ли мой заговор? Я боялась, что каждый датский корабль, входящий в порт, может доставить стражников, которые меня схватят. Мои тревоги терзали меня подобно дурным снам, и это делало жизнь на суше еще более опасной, чем на море.
Поэтому я решила не терять зря времени и покинуть город. Но снова обнаружила, что приготовления к путешествию делать в реальной жизни труднее, чем описано в книгах. Бродя по извилистым улицам, я досадовала на недостаток опыта и на обычаи, которые не позволяли женщинам познакомиться с обходными путями в коммерции и общественной жизни. Я совсем не умела вести дела. Смелость покидала меня при виде конторы или лавки, в которой толпились мужчины, громко торговали и спорили друг с другом. В конце концов, мне удалось заложить кубок, принадлежавший отцу. Владелец понял, что я из Дании, но так как я говорила по-французски, то, полагаю, его попытка надуть меня не совсем удалась. Этот торговец направил меня к посреднику, который продал мне приличного коня. Я слишком легко согласилась заплатить за него назначенную цену, но мне не терпелось отправиться в путь.
Покинув Кале, я держалась оживленных дорог. Купцы и торговцы, направляющиеся по делам в Париж, обгоняли меня, они скакали галопом на гораздо лучших конях. Я часто оказывалась среди паломников, мужчин и женщин, богатых и скромных, говорящих на многих языках, подобно строителям Вавилонской башни. В такой компании никто не обращал внимания на мою странную речь. Мое мужское обличье также позволяло мне оставаться незамеченной. Оно давало мне возможность смотреть на всех окружающих меня людей; такое свободное поведение не разрешалось придворным дамам. В дороге и в гостиницах я изумлялась разнообразию рода человеческого, множеству людей со странными манерами, в чужеземных одеяниях, отличающихся друг от друга больше, чем пестрые цветы на всех лугах Дании. Я чувствовала себя мелким существом на обширном гобелене природы. Вскоре я перестала бояться, что меня схватят.