Воспользовавшись неразберихой в столице и хаосом в управлении, Мария Федоровна лично или посредством "вопросов" и "советов" фактически перетянула на себя управление процессом, часто связывалась по телеграфу и телефону с различными абонентами в Петрограде и вокруг него, общалась с Глобачевым и Батюшиным, Милюковым и Родзянко, Лукомским и, конечно же, с окружавшими ее Сандро, Горшковым и остальными генералами, умело лавируя и выступая то в качестве бабушки Алексея, то в качестве матери Михаила, то, как сама по себе, вдовствующая Императрица.
В результате ее советов и усилий Сандро в течение ночи Гатчина была взята под жесткий контроль, расположенный в городе гарнизон был усилен и сильно разбавлен за счет разгрузки проходящих в сторону столицы воинских эшелонов. И к моменту, когда судьба Михаила прояснилась, а из Царского Села пришли неожиданные вести, под командованием Сандро и ее негласным контролем была собрана достаточно весомая группировка, состоявшая не только из пехотных и кавалерийских сил, но даже из двух бронепоездов и эскадрильи бомбардировщиков "Илья Муромец".
Проведя экстренные переговоры с появившимся Михаилом, она получила от него согласие на осуществление ее собственного плана. И вот теперь она поднималась по ступенькам Императорского вагона, чувствуя себя вновь молодой и решительной, ощущая, как горячая кровь вновь рванула по венам, с восторгом принимая возбуждение грядущей схватки и азарт Большой Игры.
* * *
ПЕТРОГРАД. ГЛАВНЫЙ ШТАБ. 6 марта (19 марта) 1917 года. Рассвет.
Пока в городе стреляли, пока маршировали по улицам верные мне войска, пока мои генералы отдавали приказы и разрабатывали планы операций, я занимался самым что ни на есть царским делом — писал Высочайший Манифест.
Как же так, спросите вы, какое к чертям собачьим "чисто царское дело", разве должен царь-батюшка, Император всея и вся, тратить свое драгоценное время на нудную канцелярщину? Неужели Государь должен тратить свои силы на такую гадкую работу, да еще в то время, когда космические корабли бороздят… ну, в смысле, что переворот и мятеж, что нужно не бумажки сочинять, а на броневик и толкать речугу, или там милостиво послать с балкона на смерть тысячи подданных, которые с моим именем на устах почтут за счастье… ну, и прочий высокопарный патриотически-мелодраматический бутор. Но, нет, ничего такого мне пока делать не нужно.
Когда требовалось поднимать колеблющихся преображенцев, я, конечно, не перекладывал на чужие плечи ответственность и сам встал перед строем вооруженных сомневающихся солдат. Но, то, что годилось как разовый порыв и призыв, совершенно не годится для системного применения. Нет, я до сих пор считаю, что моя личная речь, мой призыв, мой клич, куда более эффективны, чем выступление любого из моих подчиненных, но, что хорошего получится, если я, вместо общего руководства процессом, буду метаться от одной казармы к другой, от одного батальона к другому, и так далее, особенно если учесть что в столице сейчас только одних военных под двести тысяч человек, и это не считая сотен тысяч рабочих, мещан и прочих жителей Петрограда. А за его околицами, между прочим, вся необъятная Россия, все ее нынешние сто семьдесят миллионов человек, готовые вцепиться в глотку друг другу в предстоящей Гражданской войне. А она действительно будет предстоять, если я, вместо своих прямых обязанностей, буду ездить с речами от казармы к казарме.