Разговор, состоявшийся между ними, не сохранился в «Автобиографии», но, зная манеру общения нашего героя, можно попробовать реконструировать их беседу:
— A-а, это вы. Ну-ну! — встретил его де Гувейя. — И что же вы скажете в свое оправдание?
— Да какое оправдание… — вздохнул Лойола, — я пришел посоветоваться с вами, как с мудрым человеком.
Тот возмутился:
— Подлизываетесь? Надо было раньше заботиться о своих делах.
— Ничуть, — возразил Иньиго. — Следую логике. Глупый человек навряд ли занял бы такой высокий пост.
— Ну и о чем вы собрались со мной советоваться? — ректор смотрел крайне не доброжелательно.
— Об этой вашей порке. Я серьезно озабочен и даже расстроен. Иметь мученический венец вовсе не входит в мои планы… да и вам, как мне кажется, не нужен студент-мученик…
— Вот как! — надменное выражение лица де Гувейи сменилось любопытством. Он немного помолчал, размышляя о чем-то, и закончил: — Идите. Завтра будьте добры явиться в назначенное время.
Лойола понял, что порки ему не избежать. Но теперь совесть его была чиста. Если бы ему и вправду достался терновый венец мученичества, он уже принял бы его как подобает, со смирением.
Наказание, к которому приговорил нашего героя ректор, называлось «зал»: приговоренного раздевали до пояса и нещадно секли в главном зале коллегии. Кроме жестокой боли и долгого процесса выздоровления эта порка была еще и грандиозным позором, поскольку присутствовать при ней обязывали всех студентов. Поддерживаемый напутствиями перепуганных товарищей по комнате, Иньиго пришел на место экзекуции и снял рубаху. Появился де Гувейя. Он молча медленно прошел через зал и встал перед провинившимся студентом. Потом, к величайшему удивлению всех присутствующих, ректор пал перед Лойолой на колени и попросил у него прощения. Но это было еще не все. Грозный де Гувейя распорядился перенести схоластические диспуты на другое время, дабы не мешать проведению духовных упражнений. Так Божественное провидение снова вмешалось в жизнь нашего героя, решив его проблемы.
Глава девятнадцатая
СЛАДКИЕ ПЛОДЫ УЧЕНИЯ
Наладив отношения с ректором, Лойола привел свою жизнь в некое подобие равновесия. Он внутренне обязался продержать себя в рамках три года — ровно столько длился курс философии, после которого студенты получали ученую степень. Что делать потом — принять постриг в одном из монашеских орденов, стать ли священником, Иньиго пока не загадывал. Настраивал он себя крайне серьезно и на этот раз преуспел, несмотря на очередные искушения в виде чудных видений. Как только бесы стали вновь смущать его и отвлекать от учебы, Иньиго повторил тот же маневр, что и несколько лет назад в Барселоне: клятвенно пообещал своему магистру Пенье, что никакая сила не отвлечет его от занятий, пока у него есть хотя бы хлеб и вода.