– Что-то я раньше тебя не видел, – говорит он, с подозрением меня рассматривая.
– Ты – милый, – с благоговением и некоторой растерянностью изрекаю я. – Глазки как зеркальца.
Он фыркает, по всей вероятности, выражая свое презрение к очарованной служанке. Похоже, получилось неплохо, но я все равно нервничаю, поймав себя на том, что импровизация дается мне хуже, чем я на то рассчитывала.
– Новенькая? – растягивая слоги, спрашивает он.
– Новенькая? – переспрашиваю я, пытаясь представить, какой опыт может быть у того, кто только что попал сюда. Во рту усиливается тошнотворный привкус, и вместо того, чтобы глубже войти в роль, я все острее ощущаю рвотные позывы. – Раньше я была в другом месте. Где-то еще… Но сейчас мне надо убрать в большом зале. Чтобы все сверкало.
– Ну, тогда поторопись. – Он отпускает меня.
Иду, стараясь удержать нарастающую под кожей дрожь. Я не льщу себе. Не мое искусство перевоплощения убедило стража. Он сам обманул себя: я – человек, а люди, в его понимании, должны быть слугами. Теперь мне еще понятнее, почему принц Даин решил, что я могу быть полезной. После стража моя задача облегчилась, я получила бо́льшую свободу передвижения по Холлоу-Холлу. Десятки людей снуют туда-сюда по своим делам, словно забывшись в нездоровом сне. Кто-то напевает, кто-то бормочет себе под нос, но разговоры, обрывки которых доносятся до меня, происходят лишь в воображении этих несчастных. Их глаза как будто затянуты дымкой, губы потрескались. Неудивительно, что стражник счел меня новенькой.
Но, кроме слуг, есть, конечно, и фейри, гости, пришедшие на какой-то праздник, который не заканчивается, а только набирает силу.
Они спят. Одни почти полностью одетые, другие – почти голые. Спят, растянувшись на диванах и в обнимку на полу, в гостиных, мимо которых я прохожу. Губы у многих испачканы золотом «невермор», сверкающего порошка столь сильной концентрации, что фейри от него цепенеют, а смертные обретают способность очаровывать друг друга. Тут и там валяются кубки, и медовое вино растекается струйками по неровному полу и собирается в большие винные озера. Некоторые гости настолько неподвижны, что я начинаю беспокоиться – уж не упились ли они насмерть.
– Извините. – Я обращаюсь к девушке примерно моего возраста, несущей оловянное ведро. Она проходит мимо, словно и не заметив меня. Не зная, что делать, решаю последовать за ней. Мы поднимаемся по широкой, без перил, каменной лестнице. Еще трое лежат в ступоре рядом с бутылкой размером с наперсток. Сверху, с другого конца коридора, доносится странный, как будто от внезапной боли, вскрик. Что-то тяжелое падает на пол. Делаю вид, что ничего не слышу, удерживаю на лице выражение мечтательного безразличия, но это требует усилий. Сердце трепещет, как попавшая в силок птичка.