И Луций Цецилий. Глядя, как тот носится и трясет всех в поисках напарницы, Энцо испытывал приятное злорадство. Неплохая была баба, конечно, сиськи хорошие и дралась хорошо, но продалась «орликам». И, как говорят, «Псам». А Цецилий пускай поймет, каково это – потерять близкого. Пускай сожрет и сглотнет до последней капли. Ему, мать его, полезно.
Короче, Энцо их всех ненавидел. Так сильно, что на марше водил прицелом по впереди идущим, думая, кого подстрелить. А теперь стоял у КПП на территории института, спиной к уже ставшему родным крио, и смотрел на разрушенную курию. Провалы в уровнях, как разрывы в облаках. Жилые колонны курились дымом. Людей не видно, все сдохли или попрятались.
Кто бы мог подумать, что Четвертую можно развалить так быстро.
– Видели, что Поллюций устроил? – переговаривался кто-то за спиной. – Вообще не боится.
– Он бешеный, это все знают, от него даже Тит вешался. По-любому в увольнение отправят, вот увидишь.
– Заткнулись! – прикрикнул декурион, и трепачи умолкли.
Энцо молча с ними согласился. Даже из него получился легионер получше. По крайней мере, он относится ко всем одинаково, к номерам и к патрициям. Хотя на молитве и сам чуть не уснул. Лучше бы пожрал, теперь в животе урчало и бурчало… Может, оно от нервов, конечно…
Движение привлекло его взгляд.
«Псы»? Энцо сощурился на свет. Внизу, шагах в пятиста, двигалась группа, человек двенадцать, часть в спецовках, часть в форме песочного цвета. Ребята Алариха таскали похожую. Точно «Псы». Тоже узнали о трупных батарейках и решили поживиться? Но как пронюхали?
– К нам гости, – Энцо сказал орликам за спиной. Декурион, придвинулся, настроил окуляры.
– Ага. У нас пять-три! – гаркнул через плечо.
Легионеры побросали сигареты, опустили забрала шлемов. Один побежал в лаборатории, остальные заняли позиции. Декурион смерил Энцо линзами окуляров. Марций. Кажется так к нему обратился Луций. Высокий, худой, с блестящей залысиной до самой макушки. Вокруг окуляров сеточки шрамов, по ходу, родные глаза ему когда-то просто выжгло.
– Чего стоим? Распылитель с предохранителя, шлем разворачиваем, – он мотнул головой на угол склада у ворот.
Энцо послушался, тоже занял позицию, такую, что от входа на территорию видно не было. Палец на курке давно зудел, в груди ворочалась слепая злоба. Он надавил подбородком на воротник, и шлем развернулся, отрезав его от окружающей гари. Тихо зашипел очищенный воздух, поданный в костюм, голоса легионеров захрипели в передатчике.
Он осторожно глянул в щель между листами ограждения. «Псы» уже были в двухста шагах, пробирались между брошенных машин. Бритые, в респираторах. Одна морда была особенно знакомой.