там оказаться и вызвать приступ тошнотворного ужаса. Впрочем, всего через несколько мгновений ему предстояло испытать кое-что похуже: на крашеных ступеньках крыльца, ведущего на веранду, спиной к распахнутой двери, за которой веяло белым тюлем, босоногий и желтоголовый, сидел и спокойно ел с голубого фаянсового блюда бледные северные вишни все тот же соседский мальчишка, чей пронзительный и жуткий крик когда-то раздался над серым песком у залива, сея страх и беду. Заметив будто на стену налетевшего при виде него Илью, он поднялся, шустро распихивая по карманам недоеденные ягоды, потом ловко выстрелил изо рта гладкой розовой косточкой в сторону кустов и недовольно сказал:
— И сколько я, по-твоему, тебя ждать должен? Притопал, наконец, слава, те… А мамаша твоя — «рано утром, рано утром…»! Ведь я как чувствовал, что продрыхнешь до обеда, — соглашаться не хотел… Короче, все, вахту сдал — вон ваша мала́я, в саду пасется — видишь, белое платье мелькает? Ну, бывай…
— Стой! — расколдовался Илья. — Ты чего бормочешь?! Какая вахта?! Где мама?! С ней что-нибудь…
— Да не-ет… Не с не-ей… — маленький Алконост смачно отправил в рот еще одну неказистую вишенку, и трясущемуся Илье пришлось ждать, пока он ее со вкусом обсосет, и выплюнет скользкую косточку. — Этот высокий — не родной ведь тебе батя? Ну, короче, он там вчера таблетки какие-то не те выпил… Врачи понаехали, ругались — я через щель в заборе смотрел, через открытые-то окна и видно все, и слышно хорошо — что уж не первый раз он что-то там перепутал… И на мамашу орали, что не уследила. Потом в «скорую» его поволокли, а мать твоя к моей, как полоумная, кинулась — ну, чтоб за девчонкой присмотреть, пока она в больнице с ним… Сказала, ты рано утром приедешь — ага, как же, приехал ты… Маманя моя всю ночь тут на диване спала, а с утра пошла корову выгонять — и меня стеречь поставила… Да ты не бойся, я сеструхе твоей и каши с маслом разогрел, и молока парного принес — все как положено… Мы б так жрали — и сыр, смотрю, у вас в буфете лежит, и мясо в супе плавает… Ладно, пошел я… Ты давай не дрейфь, прорвемся.
Вечером пришел серьезный немолодой участковый, важности ради отрастивший себе совершенно буденновские усы, попросил показать лекарство, которое принимал отчим, — Илья провел милиционера к висячей деревянной аптечке, где тот долго изучал коробочки «тройчатки», нюхал пузыречки эфедрина и йода, пробовал на вкус микстуру от кашля, подержал в руке темный флакон с мамиными таблетками, которыми отравился дядя Володя и на который молча указал Илья… Но второго, «правильного», точно такого же на вид, только с другой надписью на этикетке — коричневого, почти непрозрачного, с тусклой пластмассовой крышечкой — не нашли нигде, хотя искали и на кухне, и в тумбочке, и по всем комнатам…