- Несчастлива у тебя хата, Трохим, - смеялись соседи Зинченки.
Глава седьмая
"ГЕНЕРАЛ - ВПЕРЕД"
Со времени великого Евгения искусство унижения полумесяца принадлежало только искусным русским генералам.
Принц Кобургский в письме к Суворову
I
Суворов, перебиравший у стола свои бумаги, заметки, черновики, письма, радостно улыбнулся: "Большая доченька. Тринадцатый год. Уже в белом платье. В старшем классе Смольного. Время-то как летит!"
Еще, кажется, так недавно Наташенька бегала с деревенскими ребятишками босиком. Загибая толстые пальчики, забавно считала по-турецки - сам же учил ее - биринджи, икинджи, ючюнджю...
Милая моя Суворочка! Письмо твое от 31 числа генваря получил; ты меня так утешила, что я, по обычаю моему, от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу? О! ай-да, Суворочка, как уже у нас много полевого салата, птиц, жаворонков, стерлядей, воробьев, полевых цветков! Морские волны бьют в берега, как у вас в крепости из пушек. От нас слышно, как в Очакове собачки лают, как петухи поют. Куда бы я, матушка, посмотрел тебя в белом платье! Как-то ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать...
Дальше две строчки были зачеркнуты - видимо, что-то не понравилось. Александр Васильевич всегда писал осторожно, выбирая слова: знал, что императрица читает все его письма, даже к дочери.
Мысли невольно перескочили к жене, к Варюте. С ней у Александра Васильевича все кончено. О жене Суворов избегал не только говорить, но даже думать. Он нахмурился. Пальцы вновь стали торопливо перелистывать бумаги листки, исписанные черновиками писем, заметками, отчеты старост, разные письма к нему самому.
Под руку снова попались исчерканные четвертушки - письма к Наташеньке. Все, что было связано с нею, с доченькой, все было дорого, приятно его сердцу. Глянул: писал из-под Кинбурна, о турках:
Какой же у них по ночам в Очакове вой! Собачки поют волками, коровы охают, кошки блеют, козы ревут. Я сплю на косе: она так далеко в море, в лимане. Как гуляю, слышно, что они говорят; они там около нас, очень много, на таких превеликих лодках - шесты большие, к облакам, полотны на них на версту; видно, как табак курят; песни поют заунывные. На иной лодке их больше, чем у вас во всем Смольном мух, - красненькие, зелененькие, синенькие, серенькие. Ружья у них такие большие, как камера, где ты спишь с сестрицами.
Второй листок был поменьше:
В Ильин и на другой день мы были в Refectoire (В столовой.) с турками. Ай-да ох! Как же мы потчевались! Играли, бросали свинцовым большим горохом да железными кеглями, в твою голову величины; у нас были такие длинные булавки да ножницы кривые и прямые - рука не попадайся: тотчас отрежет хоть и голову. Ну, полно с тебя, заврались! Кончилось иллюминациею, фейерверком,с Festin (С праздника) турки ушли, ой далеко! Богу молиться по-своему, и только - больше нет ничего.