конгресс вознесся на высоту, несравнимую с уровнем его начала», – написал Жаботинский в свою газету. А Троцкий в «Искру»: «Герцль предложил постучаться в Африку… Ему не в первый раз ходатайствовать пред князьями мира за “свой” народ. Этот беззастенчивый авантюрист все еще пожинал на Базельском конгрессе бурные рукоплескания. На съезде представителей еврейского народа не нашлось ни одной руки, которая занесла бы бич негодования над этой отталкивающей фигурой». А Жаботинский назвал Герцля «пророком и вождем милостью Божьей». И позже, вспоминая это, по его мнению, одухотворенное время, он напишет: «Мы начали с отрицания галута, то есть с того, что нет лекарства против него, кроме исхода из него… Мы верили, что творим новый сионизм, синтез исконной любви к Сиону и политической мечты Герцля “завоевания позиций в Эрец-Исраэль”, великой твердыни, которую мы завоюем к западу и востоку от Иордана…»
Конечно, дороги Жаботинского и Троцкого разошлись еще с их мальчишеских лет. И тем не менее факт остается фактом – судьба сводила их и разводила: сначала в школьные годы, потом в одесской тюрьме, и вот теперь – во время выступления с трибуны Шестого сионистского конгресса одного из будущих основателей Израиля Владимира (Зеэва) Жаботинского будущий организатор Октябрьского переворота, основатель СССР и Красной армии Лев Троцкий сидел в зале и выносил сионизму приговор о «разложении и бессилии», приговор, который опровергнет время.
Жаботинский в «Повести моих дней»:
«Шестой конгресс – последний конгресс при жизни Герцля и, быть может, первый конгресс зрелого сионизма. Герцль произвел на меня колоссальное впечатление – это не преувеличение, другого слова я не могу подобрать, кроме как “колоссальное”, а я вообще-то нелегко поклоняюсь личности. Из всех встреч жизни я не помню человека, который бы “произвел на меня впечатление” ни до, ни после Герцля. Только здесь я почувствовал, что стою перед истинным избранником судьбы, пророком и вождем милостью Божьей, и по сей день чудится мне, что я слышу его звонкий голос, когда он клянется перед нами: “Если я забуду тебя, о, Иерусалим…” Я верил его клятве, все мы верили… Я попытался подняться на трибуну конгресса, – продолжает Зеэв. – Моя очередь подошла, когда регламент ораторов был ограничен пятнадцатью минутами…»
Доктор Вейцман, ведущий конгресс, объявил:
– Слово предоставляется самому юному делегату господину Жаботинскому из Одессы, Российская империя.
Жаботинский поднялся на трибуну.
– Не забудьте, – негромко напомнил ему Вейцман, – у вас пятнадцать минут.